А теперь давайте прочитаем и обсудим еще один замечательный рассказ.

Питер Бигль.
   
   Милости просим, леди Смерть!
   
   
   
   
   Это случилось в Англии давным-давно, еще при том самом короле Георге, который говорил по-английски с ужасающим немецким акцентом и ненавидел собственных сыновей. В те времена жила в Лондоне некая знатная дама; она только тем и занималась, что задавала балы. Эта вдова преклонных лет (звали ее леди Флора Невилл) проживала в роскошном особняке неподалеку от Букингемского дворца, и было у нее столько слуг, что она никак не могла упомнить их по именам, а многих ни разу в глаза не видывала. Яств у нее было куда больше, чем она могла съесть, нарядов куда больше, чем она могла надеть. В подвалах ее дома скопилось столько вин, что бесчисленным гостям за целый век не прикончить, а чердаки были забиты творениями великих художников и скульпторов, о чем она и не подозревала. Последние годы жизни леди Невилл устраивала званые вечера да балы, которые посещали знатнешйие пэры Англии, а порою там появлялся даже сам король, и прослыла она самой умной и остроумной женщиной Лондона.
   Но постепенно леди Невилл приелись празднества. Она по-прежнему собирала у себя в доме самых прославленных людей страны и, чтобы развлечь их, приглашала искуснейших жонглеров, акробатов, танцовщиц и факиров, но самой ей на этих приемах становилось все скучнее и скучнее... Прежде ее занимали придворные сплетни, теперь же они стали вызывать у нее зевоту. Самая упоительная музыка, самые невообразимые чудеса магии вгоняли ее в тоску. Когда же леди Невилл видела, как танцуют красивые и влюбленные пары, ей становилось грустно, а грусти она не выносила.
   И вот однажды летом созвала она близких друзей и молвила:
   — С каждым днем я все больше убеждаюсь, что на моих вечерах веселятся все, кроме меня самой. Секрет моего долголетия прост: я никогда не испытывала скуки. Всю жизнь меня интересовало то, что я вижу вокруг, и мне хотелось увидеть еще больше. Но скуки я не терплю и не намерена зевать на заведомо скучных приемах, особенно если сама их устраиваю. Поэтому на очередной свой бал я приглашу гостя, которого никто из вас при всем желании не сочтет скучным. Друзья мои, на ближайшем балу почетным гостем будет не кто иной, как Смерть!
   Молодой поэт горячо одобрил эту мысль, но остальные отшатнулись от хозяйки в ужасе. «Как не хочется умирать!» — твердили они. В свое время Смерть неминуемо придет за каждым из них; зачем же играть со Смертью, не дожидаясь назначенного часа, который и так пробьет слишком рано? Однако леди Невилл сказала:
   — Вот именно! Если Смерть собирается унести кого-нибудь из нас в вечер бала, то все равно явится, зови не зови. Но если в тот вечер никому из нас не суждено будет умереть, то, мне кажется, очень мило принять в своем кругу такого гостя. Может быть, Смерть порадует нас чем-нибудь неожиданным... если, конечно, будет в ударе. Подумать только, после этого нам представится случай рассказывать, как мы веселились на балу со Смертью! Да нам позавидует весь Лондон, вся Англия!
   Такая мысль пришлась по вкусу друзьям леди Невилл, но некий юный лорд, еще не пообтесавшийся в Лондоне, робко возразил:
   — У Смерти и без нас дел по горло! Чего доброго, отклонит приглашение...
   — Пока еще никто и никогда не отклонял моего приглашения, — отчеканила леди Невилл.
   И юный лорд не был зван на бал.
   Не мешкая, леди Невилл уселась писать текст приглашения. Немало поспорили о том, как надлежит обращаться к Смерти [в английском языке слово «смерть» мужского рода]. «Ваше лордство?» Но это ставило бы Смерть на одну доску с любым захудалым виконтом или бароном... Более приемлемым показался было герцогский титул — «ваша милость Смерть», но леди Невилл нашла, что это отдает лицемерием. А обратиться к Смерти со словами «ваше величество», то есть приравнять Смерть к королю Англии, не дерзнула даже леди Невилл. Наконец согласились на том, чтобы титуловать Смерть «ваше преосвященство», как кардинала.
   Капитан Компсон, известный всей Англии как самый лихой рубака-наездник и самый элегантный повеса, заметил:
   — Все это очень мило, но как попадет к Смерти наше приглашение? Кому известен адрес?
   — Смерть, как вся мало-мальски приличная публика, без сомнения, живет в Лондоне; разве что в крайнем случае на лето выезжает в Довилль, — заявила леди Невилл. — Скорее всего Смерть живет где-то по соседству: это самая фешенебельная часть города, и едва ли особа, занимающая такое положение в обществе, как Смерть, поселилась бы в другом квартале. Если поразмыслить, то, право же, странно, как это мы до сих пор не раскланиваемся на улице.
   Почти все друзья выразили согласие с хозяйкой дома, один лишь поэт, которого звали Дэвид Лоримонд, воскликнул:
   — О нет, миледи, вы заблуждаетесь! Смерть живет среди бедняков. Смерть живет в самом узком и грязном переулке города, в мерзкой, кишащей крысами лачуге, где пахнет... пахнет...
   Тут он осекся отчасти потому, что уловил неудовольствие леди Невилл, отчасти же потому, что никогда не бывал в подобной лачуге и не представлял себе, чем же там пахнет.
   — Смерть живет среди бедняков, — закончил он, — и навещает их изо дня в день, ибо Смерть для них — единственный друг.
   Леди Невилл отвечала поэту столь же холодно, как в юному лорду:
   — Смерть волей-неволей имеет дело с бедняками, Дэвид, но едва ли нарочно ищет их общества. Наверняка Смерти, так же как и мне, трудно поверить, что бедняки — тоже люди. В конце концов ведь Смерть принадлежит к аристократии.
   Лорды и леди не оспаривали того, что адрес Смерти по меньшей мере не уступает их собственному в смысле аристократичности, но никто не знал, как называется та улица, и никто никогда не видел того дома.
   — Вот если бы шла война, — сказал капитан Компсон, — Смерть было бы совсем нетрудно разыскать. Я сам, знаете ли, не раз смотрел Смерти в лицо, даже пытался вызвать на разговор, но так и не добился ответа.
   — Вполне естественно, — обронила леди Невилл. — Вам следовало дождаться, пока Смерть заговорит с вами. Вы не слишком-то блюдете этикет, капитан.
   Тем не менее она улыбнулась ему, как улыбались капитану все женщины.
   Вдруг ее озарило:
   — Если не ошибаюсь, у моего куафера болен ребенок, — сообщила она. — Вчера он, помнится, что-то такое говорил. Похоже, он потерял всякую надежду. Пошлю-ка я за ним и передам ему приглашение, а он, в свою очередь, вручит его Смерти, когда наш адресат явится за его отпрыском. Надо признаться, так не принято, но иного выхода я не вижу.
   — А если куафер не согласится? — спросил лорд, который всего несколько дней назад женился.
   — С чего бы это? — ответила леди Невилл.
   Общего одобрения не разделял только поэт — он воскликнул, что затея жестока и безнравственна. Но и он умолк, когда леди Невилл простодушно спросила:
   — А почему, Дэвид?
   Итак, послали за куафером, и, когда он предстал перед собравшимися — с нервной улыбкой, сцепив пальцы, смущенный присутствием стольких знатных особ, — леди Невилл втолковала ему, что от него требуется. И, как всегда, оказалась права, ибо он и не подумал отказываться, а взял визитную карточку с текстом приглашения и испросил позволения удалиться.
   В течение двух дней о нем не было ни слуху, ни духу, а на третий он без зова явился к леди Невилл и подал ей маленький белый конверт. Проронив: «Как любезно с вашей стороны, очень вам признательна», она вскрыла конверт и извлекла оттуда скромную визитную карточку с надписью: «Смерть с благодарностью принимает приглашение на бал к леди Невилл».
   — Ты получил это от Смерти? — нетерпеливо допытывалась леди Невилл. — Как же выглядит Смерть?
   Но куафер глядел мимо нее и молчал, и тогда она, не дожидаясь ответа, вызвала слуг и наказала собрать своих друзей. А потом, в нетерпении расхаживая по комнате, снова спросила:
   — Так как же выглядит Смерть?
   Куафер ничего не ответил.
   Собравшиеся друзья возбужденно передавали карточку из рук в руки, пока совершенно ее не захватали. Впрочем, всем было ясно: кроме самого текста, в послании нет ничего необычного. На ощупь визитная карточка ни горяча, ни холодна, а исходящий от нее слабый запах скорее даже приятен. Все утверждали, что аромат очень знакомый, но никто не мог его определить. Поэт усмотрел в нем сходство с благоуханием сирени, но уловил и некоторое отличие. Капитан же Компсон указал на одну особенность — никто, кроме него, этого не заметил:
   — Взгляните-ка на надпись, — сказал он. — Видел ли кто-нибудь почерк более изящный? Буквы легкие, словно пташки. По-моему, величая Смерть «его лордство» или «его преосвященство», мы лишь теряли время попусту. Это женская рука.
   Все зашумели, заговорили разом, и карточка опять пошла по кругу, чтобы каждый мог с полным правом воскликнуть:
   — Ей-богу, верно!
   Среди всеобщего гула выделялся голос поэта:
   — Если вдуматься, то этого следовало ожидать. Лично я предпочитаю Смерть в образе женщины.
   — Смерть скачет на исполинском черном коне, — твердо заявил капитан Компсон, — и носит доспехи такого же цвета. Смерть очень высокого роста, выше любого из смертных. Тот, кого я видел на поле боя, тот, кто разил направо и налево как солдат, не был женщиной. Скорее всего эти строки писал сам куафер или же его жена.
   Но хотя все столпились вокруг куафера и умоляли поведать, от кого же он получил записку, тот упорно молчал. Сперва его улещивали всевозможными посулами, потом грозили ужасной карой. Со всех сторон на него сыпались вопросы:
   — Это ты сделал надпись на карточке?
   — Если не ты, то кто же?
   — Это была живая женщина?
   — А она действительно Смерть?
   — Смерть тебе что-нибудь говорила?
   — Как ты догадался, что это и есть Смерть?
   — Кто же все-таки Смерть — мужчина или женщина?
   — Ты что, вздумал над нами потешаться?
   Ни слова не произнес куафер, ни единого словечка. В конце концов леди Невилл велела слугам избить его и вытолкать взашей. Но и когда его уводили, куафер не взглянул на знатную клиентку и не проронил ни звука.
   Взмахом руки водворив среди друзей молчание, леди Невилл сказала:
   — Бал состоится ровно через две недели. Пусть Смерть приходит как угодно — в мужском ли обличье, в женском ли, хоть в обличье бесполого существа. — Тут она безмятежно улыбнулась. — Нечего удивляться, если Смерть окажется женщиной. Теперь я хуже представляю себе Смерть, но зато и меньше боюсь ее. В мои годы не опасаются того, кто пишет обыкновенным гусиным пером. Ступайте по домам и, готовясь к балу, не забудьте сообщить о нем слугам, чтобы те разнесли весть по всему Лондону. Пусть все знают, что через две недели наступит вечер, когда на всей земле не умрет ни один человек, ибо Смерть будет веселиться на балу у леди Невилл.
   Ровно две недели вместительный особняк леди Невилл дрожал, стонал и ходил ходуном, точно старое дерево в грозу: это слуги гремели молотками и орудовали щетками, наводили в доме глянец и заново окрашивали стены. Леди Невилл усердно готовилась к балу. Всю жизнь она немало гордилась своим особняком, но когда до бала остались считанные дни, вдруг испугалась, что жилище окажется недостаточно пышным для Смерти, которой, несомненно, не в диковинку гостить у сильных мира сего. Из страха навлечь на себя презрение Смерти, леди Невилл круглые сутки самолично наблюдала за работой слуг. Надо было выбить ковры и занавеси, начистить золотую и серебряную посуду так, чтоб сверкала в темноте. Парадную лестницу, спускавшуюся в зал наподобие водопада, мыли и скребли до того часто, что нельзя было пройти по ней, не поскользнувшись. Что же касается бального зала, то, чтобы убрать его подобающим образом, одновременно трудились тридцать два слуги, не считая тех, кто драил хрустальную люстру высотой в человеческий рост и четырнадцать светильников поменьше. А когда все было готово, леди Невилл заставила слуг переделывать работу с самого начала. Не потому, что заметила где-то соринку или пылинку, нет; просто леди Невилл была уверена, что Смерть-то обязательно заметит.
   Для себя леди Невилл выбрала самое нарядное платье и лично проследила за тем, как его стирали и гладили. Она вызвала другого куафера и причесалась по старинной моде, желая доказать Смерти, что возраста своего не скрывает и по-обезьяньи копировать юных прелестниц не намерена.
   Весь день перед балом лепи Невилл провела у зеркала. Косметикой она не злоупотребляла — лишь тронула губы помадой, наложила теня под глазами да припудрилась мельчайшей рисовой пудрой. Однако леди Невилл пристально рассматривала исхудалое, старое лицо, глядевшее на нее из зеркала, и думала о том, какое впечатление произведет оно на Смерть. Дворецкий осведомился, хорошо ли, на ее вкус, подобраны вина, но она отослала его прочь и оставалась у зеркала, пока не настало время одеваться и встречать гостей.
   Гости начали съезжаться рано. Вытянув в окно, леди Невилл обнаружила, что мостовая перед домом запружена каретами и породистыми лошадьми. «Все это напоминает многолюдную похоронную процессию», — подумала она.
   Дворецкий выкрикивал имена гостей, и в гулком бальном зале ему вторило эхо.
   — Капитан королевской гвардии Генри Компсон! Мистер Дэвид Лоримонд! Лорд и леди Торренс! (То была самая юная чета супругов, женатых всего каких-то три месяца.) Сэр Роджер Гаррисон! Графиня делла Кандини!
   Всем прибывшим хозяйка протягивала руку для поцелуя, и для каждого у нее находились любезные слова приветствия.
   Леди Невилл позаботилась о том, чтобы на балу играли лучшие музыканты, но хотя по ее сигналу началась музыка, ни одна пара не вышла на паркет, ни один молодой лорд не обратился к хозяйке с просьбой оказать ему честь и подарить первый танец, как того требовали приличия. Гости кучками слонялись по залу, перешептывались и не отрывали глаз от дверей. Заслышав стук колес подъезжающей кареты, они неизменно вздрагивали и жались друг к другу; всякий раз как дворецкий возвещал о прибытии очередного гостя, они тихонько вздыхали с облегчением.
   — Чего ради явились они ко мне на бал, если им так страшно? — презрительно пробормотала леди Невилл. — Я вот не боюсь свести знакомство со Смертью. Мне только очень хотелось бы надеяться, что Смерть оценит великолепие моего дома и букет моих вин. Я умру раньше любого из ник, но мне ничуть не страшно.
   Уверенная, что Смерть не появится раньше полуночи, хозяйка поочередно подходила к одному гостю за другим, пытаясь успокоить их — не словами, которых, как она отлично понимала, все равно никто не разберет, а тоном своим, будто перед нею были испуганные лошади, но мало-помалу нервозность гостей передалась и ей: она садилась и тут же вставала с места, пригубила не менее десятка бокалов и не допила ни одного... и все поглядывала на часики, усыпанные драгоценными камнями. Сперва ее подмывало ускорить бег времени и покончить с ожиданием, а потом она то и дело проводила пальцем по циферблату, словно желая рассеять тьму и насильно передвинуть стрелку на час рассвета. Когда настала полночь, леди Невилл, как и все остальные, тяжело дышала, ни минуты не оставалась на месте и прислушивалась к шороху колес по гравию.
   У всех, включая леди Невилл и капитана Компсона, бой часов исторг сдавленный вскрик испуга, но все тотчас же умолкли и стали отсчитывать удары. Сверху донесся перезвон других часов, поменьше. Виски леди Невилл клещами сжала боль. Случайно она увидела свое отражение в огромном зеркале бального зала — серое лицо запрокинуто, как в приступе удушья, — и подумала: «Смерть — это женщина, страшная, омерзительная старая карга, по-мужски высокая и сильная. И вот что самое ужасное: лицо у нее точь-в-точь как у меня». Но вот бой часов прекратился, и леди Невилл закрыла глаза.
   Открыла она их, когда услышала, что шепот вокруг нее изменил интонацию: теперь к страху примешивались облегчение и досада. Ведь к дому уже не подъезжали кареты. Смерть не явилась.
   Шум постепенно нарастал, кое-где раздавались смешки. Неподалеку от леди Невилл молодой лорд Торренс сказал жене:
   — Вот видишь, голубка, я же говорил, нечего бояться. Все это только шутка.
   «Я погибла! — подумала леди Невилл. А смех все ширился и боем часов отдавался у нее в ушах. — Мне хотелось задать грандиозный бал, чтобы тем, кого не позвали, стало стыдно перед всей столицей, и вот воздаяние. Я погибла, и поделом мне».
   Обернувшись к поэту Лоримонду, она предложила:
   — Потанцуй со мной, Дэвид.
   Она подала знак музыкантам, и те мгновенно заиграли. Лоримонд колебался, и она прибавила:
   — Потанцуем. Другого случая у тебя не будет: больше я не устраиваю балов.
   Лоримонд поклонился и вывел ее на середину зала. Гости расступились перед ними, смех на время затих, но леди Невилл понимала, что он вот-вот возобновится.
   «Ну что ж, пускай смеются, — подумала леди Невилл. — Я не боялась Смерти, пока все они тряслись как осиновый лист. С какой же стати мне бояться их смеха?» Но веки терзала острая боль, и, танцуя с Дэвидом, леди Невилл снова сомкнула глаза.
   Но тут вдруг коротко ржанули все лошади перед домом — точно так же, как в полночь разом вскрикнули все госта. Лошадей было великое множество, и их единодушное ржание утихомирило гостей. К дверям приближались тяжелые шаги дворецкого, и все вздрогнули, будто в дом ворвался холодный ветер.
   Вслед за тем послышался приятный голосок:
   — Я опоздала? Ах, извините! Все из-за коней...
   И прежде чем дворецкий успел доложить, на порог грациозно порхнула прелестная юная девушка в белом и с улыбкой остановилась в дверях.
   Она была не старше девятнадцати лет. Длинные золотистые волосы густыми локонами ниспадали на плечи, тепло мерцающие, как два беломраморных острова средь зеленого моря. Широкие скулы и лоб, узкий подбородок и до того чистая кожа, что многие дамы, в том числе и леди Невилл, невольно коснулись своих лиц пальцами и тут же отдернули ладони, словно устыдились шероховатости щек. Губы гостьи были бледно-розовые, а ведь остальные дамы намазались красной, оранжевой и даже малиновой помадой. На юном лице над темными, спокойными, глубоко посаженными глазами взлетали сросшиеся брови, несколько гуще и прямее, чем требовала мода, и до того черные, до того жгуче-черные, что леди средних лет — супруга лорда средних лет — буркнула:
   — Мне кажется, в ней есть примесь цыганской крови.
   — Если не чего-нибудь похуже, — подхватила любовница ее мужа.
   — Замолчите! — сказала леди Невилл громче, чем хотела, и девушка обернулась на звук ее голоса. Она улыбнулась, лепи Невилл попыталась ответить улыбкой, но губы ей не повиновались.
   — Милости просим, — проговорила леди Невилл. — Милости просим, леди Смерть.
   Среди лордов и леди прошуршал легкий вздох, когда девушка пожала старухе руку и склонилась перед нею движением изысканным и легким, подобная схлынувшей волне.
   — Леди Невилл, — сказала она, — как я благодарна вам за то, что вы меня пригласили!
   Акцент в ее словах был так же неуловим и так же знаком, как запах ее духов.
   — Пожалуйста, простите мне мое опоздание, — серьезно прибавила она. — Я ехала издалека, и мои кони очень устали.
   — Если угодно, конюх почистит их и задаст корм, — предложила леди Невилл.
   — Ах нет! — поспешно ответила девушка. — Прошу вас, запретите ему подходить к ним. Это не простые кони, к тому же они очень злы.
   Смерть приняла от слуги бокал вина, медленно, по глоточку, выпила и тихо, удовлетворенно вздохнула.
   — Какое отменное вино, — сказала она, — и какой же у вас прекрасный дом!
   — Благодарю вас, — отозвалась леди Невилл.
   Не поворачиваясь к остальным гостям, она ощущала их взгляды у себя на спине, понимала, что ей бешено завидуют все женщины в зале, чувствовала эту зависть каждой клеточкой тела, как предчувствовала обычно дождь.
   — Мне бы хотелось здесь пожить, — продолжала Смерть мелодичным голоском. — Когда-нибудь так оно и случится.
   Увидев, что леди Невилл оцепенела словно замороженная, Смерть положила ручку на локоть старухи:
   — Ох, что это я? Простите. Я очень жестока, хотя никогда не хочу быть жестокой. Прошу вас, извините меня, леди Невилл. Ведь я не привыкла бывать в обществе и потому болтаю всякие глупости. Умоляю вас о прощении.
   Рука ее была легка и тепла, как у всех молоденьких девушек, а глаза смотрели так жалобно, что леди Невилл ответила:
   — В ваших словах нет ничего обидного. Пока вы у меня в гостях, мой дом принадлежит вам.
   — Спасибо, — поблагодарила Смерть и улыбнулась такой лучезарной улыбкой, что музыканты заиграли сами по себе, не дожидаясь сигнала леди Невилл. Та хотела было их остановить, но Смерть вмешалась:
   — Ах, какая восхитительная музыка! Пожалуйста, пусть играют!
   Музыканты продолжали исполнять гавот, а Смерть, нисколько не смутясь под пристальными взглядами, исполненными жадного ужаса, тихонько замурлыкала мелодию без слов, обеими руками чуть приподняла подол платья и нерешительно притопнула маленькой ножкой.
   — Давно я не танцевала, — грустно заметила она. — Наверное, совсем разучилась.
   Она была застенчива, она не поднимала глаз, чтобы не смущать молодых лордов, ни один из которых не решался пригласить ее на танец. Леди Невилл испытывала прилив стыда и жалости — чувств, которые, как она полагала, увяли в ее душе много лет назад.
   «Неужели ее так унизят на моем балу? — разгневанно думала старуха, — И только из-за того, что она Смерть? Будь она самой скверной и уродливой каргой в мире, все оспаривали бы друг у друга право танцевать с нею. ведь они джентльмены и знают, что от них ожидается. Однако ни один джентльмен не станет танцевать со Смертью, будь она какой угодно раскрасавицей».
   Украдкой леди Невилл покосилась на Дэвида Лоримонда. Лицо его разрумянилось, руки были стиснуты так крепко, что пальцы побелели, он не отводил взгляда от Смерти. Однако он не повернул головы, когда леди Невилл коснулась его плеча, и притворился, будто не слышит ее шипящего окрика: «Дэвид!» Тогда выступил вперед капитан Компсон, седой и красивый, в военной форме, и изящно поклонился Смерти.
   — Капитан Компсон! — воскликнула Смерть, улыбаясь, и вложила ручку в предложенную им руку. — Я все время мечтала о том, чтобы вы пригласили меня на танец!
   Услышав это, дамы постарше нахмурились — они считали непристойным говорить мужчинам такие любезности, но Смерти это было в высшей степени безразлично. Капитан Компсон вывел ее на середину зала, и они стали танцевать. Поначалу Смерть проявляла странную неуклюжесть: она слишком уж старалась попасть в такт партнеру и, казалось, совершенно лишена была чувства ритма. В движениях капитана сквозили достоинство и в то же время юмор. Леди Невилл даже не подозревала, что танец может выражать столько противоречивых чувств. Но когда капитан взглянул на нее через плечо Смерти, леди Невилл заметила то, чего никто не заметил: лицо и глаза вояки были парализованы ужасом, и, хотя он подавал Смерти руку с непринужденной галантностью, вздрагивал от прикосновения своей партнерши. Однако танцевал он с обычным блеском.
   «Вот что значит поддерживать свой престиж, — подумала леди Невилл. — Капитан Компсон должен делать то, чего от него ждут. Надеюсь, скоро его сменит кто-нибудь другой».
   Но никто не спешил сменить капитана. Мало-помалу пары одна за другой преодолевали страх и поспешно выскальзывали на паркет, пока Смерть смотрела в другую сторону, но никто не стремился избавить капитана Компсона от прекрасной партнерши. Они танцевали друг с другом все танцы. Спустя некоторое время кое-кто из мужчин уже окидывал гостью не затравленным, а оценивающим взглядом, но, едва встретясь с нею глазами, в ответ на ее улыбку лишь крепче прижимал к себе свою даму, словно боялся, как бы ту не унес холодный ветер.
   Одним из немногих, кто разглядывал Смерть не таясь и с удовольствием, был лорд Торренс, но танцевал он только со своей женой. Другим был поэт Лоримонд. Танцуя с леди Невилл, он заметил:
   — Если она Смерть, то кто же это перепуганное дурачье? Если она уродлива, то каковы же они? Мне противен их страх. Они ведут себя неприлично.
   В эту минуту мимо проплыла в танце Смерть с капитаном, и до них донеслись его слова:
   — Но если в бою я действительно видел именно вас, то как могли вы столь неузнаваемо измениться? Как стали такой прелестью?
   Смерть рассмеялась тихо и весело.
   — Я подумала, что среди красивых людей лучше быть красивой. Побоялась всех напугать и испортить бал.
   — Все представляли ее уродиной, — сказал Лоримонд леди Невилл. — А я знал, что она окажется прекрасной.
   — Почему же ты с нею не танцуешь? — спросила леди Невилл. — Тоже боишься?
   — Нет, нет, — быстро и с горячностью возразил поэт. — Очень скоро я приглашу ее на танец. Только еще чуть-чуть полюбуюсь ею издали.
   А музыканты все играли да играли. Танцы уносили за собой ночь медленно, как капли воды подтачивают скалу. Леди Невилл казалось, что никогда еще не было такой длинной ночи, но она не чувствовала ни усталости, ни скуки. Она танцевала поочередно с каждым из своих гостей, кроме лорда Торренса, который не отходил от жены, словно лишь в этот вечер познакомился с нею, и, разумеется, кроме капитана Компсона. Один раз капитан поднял руку и мимолетно коснулся золотистых волос Смерти.
   Он все еще был неотразимым кавалером и достойным партнером для такой красивой девушки, но каждый раз, когда эта пара проносилась мимо нее, леди Невилл внимательно разглядывала лицо капитана и понимала, что он гораздо старше, чем все полагают.
   Сама же Смерть казалась моложе самых юных дебютанток. Теперь она танцевала лучше всех, хоть леди Невилл и не могла припомнить, в какую минуту неуклюжесть сменилась милой плавностью движений. Смерть улыбалась, окликала каждого, кто попадался ей на глаза, — и всех она знала по имени; она непрерывно напевала, выдумывала слова на мелодию танцев — бессмысленные слова, ничего не значащие звуки, и все же каждый старался уловить ее мягкий голос, сам не зная отчего. А когда, танцуя вальс, она перекинула волочащийся шлейф через руку, чтобы двигаться свободнее, то леди Невилл вообразила ее парусной лодочкой, плывущей по безмятежному вечернему морю.
   Леди Невилл поймала обрывок сварливого спора между леди Торренс и графиней делла Кандини:
   — Неважно, Смерть это или нет, но она никак не старше меня!
   — Чепуха! — отрезала графиня, которая не разрешала себе проявлять снисходительность к другим женщинам. — Ей все двадцать восемь лет, а то и тридцать. А чего стоит ее платье, прямо-таки подвенечный наряд, ну и ну!
   — Гадость, — вторила женщина, которую пригласили на бал как признанную любовницу капитана Компсона. — Безвкусица. Но никто и не ожидал от Смерти хорошего вкуса.
   Казалось, леди Торренс вот-вот расплачется.
   «Завидуют Смерти, — сказала себе леди Невилл. — Как странно, а я вот нисколько ей не завидую, ну ни капельки. И вовсе ее не боюсь».
   Она немало гордилась собой.
   И вдруг музыканты кончили играть столь же неожиданно, как начали, и отложили инструменты в сторонку. Во внезапной пронзительной тишине Смерть покинула капитана Компсона, подбежала к одному из высоких окон и обеими руками раздвинула занавеси.
   — Глядите-ка! — воскликнула она, стоя спиной к остальным. — Ночь уже на исходе.
   Летнее небо было еще черным, горизонт на востоке лишь чуть светлел, но звезды в небе исчезли, и постепенно стали четко вырисовываться во тьме деревья вокруг дома.
   Смерть прижалась лицом к стеклу и произнесла так тихо, что ее едва расслышали:
   — А теперь мне пора.
   — Нет! — вырвалось у лепи Невилл, которая не сразу поняла, что заговорила именно она. — Вы должны еще побыть с нами. Бал дан в вашу честь; пожалуйста, останьтесь.
   Смерть протянула ей обе руки, и леди Невилл сжала их своими.
   — Я чудесно провела время, — сказала Смерть ласково. — Вы себе не представляете, как приятно, когда тебя по-настоящему зовут на бал: ведь вы всю жизнь выезжаете на них и сами их даете. Для вас все балы одинаковы, а у меня этот — единственный. Вы меня понимаете?
   Леди Невилл молча кивнула.
   — Эту ночь я запомню навсегда, — докончила Смерть.
   — Останьтесь, — попросил капитан Компсон. — Побудьте еще немножко.
   Он положил ладонь на плечо Смерти, и та, улыбаясь, прижалась к ней щекой.
   — Милый капитан Компсон, — сказала она, — мой первый настоящий кавалер. Разве вы еще не устали от меня?
   — И никогда не устану, — ответил он, — Прошу вас, останьтесь.
   — Как много у меня поклонников, — изумилась Смерть. Она протянула руку Лоримонду, но тот отпрянул, хоть тотчас же вспыхнул от стыда. — Воин и поэт. Как славно быть женщиной! Но почему же вы оба не заговорили со мной раньше? А теперь слишком поздно. Мне пора.
   — Пожалуйста, останьтесь, — прошептала леди Торренс. Для пущей храбрости она не выпускала руки мужа. — Мы оба находим вас ослепительно красивой.
   — Добрая леди Торренс, — растроганно сказала девушка Смерть.
   Отвернувшись, она слегка дотронулась до окна, и окно распахнулось. В зал ворвался предрассветный воздух, освеженный дождем, но уже попахивающий лондонскими улицами. Гости услышали пение птиц и необычное, каркающее ржание коней Смерти.
   — Хотите, я останусь с вами? — спросила она. Вопрос был задан не леди Невилл, не капитану Компсону, не тем, кто восхищался Смертью, а графине делла Кандини, которая стояла поодаль, прижав к груди букет и раздраженно мурлыча песенку. Графиня нисколько не хотела, чтобы Смерть оставалась, но побаивалась, как бы другие дамы не заподозрили, что она завидует красоте Смерти, и потому ответила:
   — Да, конечно, хочу.
   — Вот как, — проговорила Смерть. Она перешла на шепот.
   — А вы, — обратилась она к другой даме, — хотите ли вы, чтоб я осталась? Хотите ли сделать меня своей подругой?
   — Хочу, — ответила дама, — потому что вы красивы и у вас манеры настоящей леди.
   — А вы, — спросила Смерть какого-то мужчину, — и вы, — спросила она женщину, — и вы, — спросила она другого мужчину, — хотите ли, чтобы я осталась?
   И все ответили:
   — Да, леди Смерть, хотим.
   — Значит, хотите? — обратилась она наконец ко всем сразу. — Хотите, чтобы я жила среди вас, ничем не выделялась, перестала быть Смертью? Хотите, чтобы я приходила к вам в гости и посещала все балы? Хотите, чтобы я разъезжала в карете, запряженной такими же конями, как ваши? Хотите, чтобы я одевалась подобно вам и говорила то же самое, что говорите обычно вы? Чтобы кто-нибудь из вас женился на мне, а остальные плясали у меня на свадьбе и приносили подарки моим детям? Хотите ли вы этого?
   — Да, — сказала леди Невилл. — Останьтесь же, останьтесь со мной, со всеми нами.
   Голос Смерти был по-прежнему тих, но стал отчетливее и старше — слишком дряхлый голос (мелькнуло в голове у лепи Невилл) для такой юной девушки.
   — Подумайте хорошенько, — увещевала Смерть. — Поймите, чего вам хочется, и будьте в этом вполне уверены. Всем ли угодно, чтобы я осталась? Если хоть один человек скажет: «Нет, уходи», я мгновенно уйду и никогда не вернусь. Подумайте. Всем ли я нужна?
   — Да! Да, вы непременно должны остаться. Вы так прекрасны, мы не можем вас отпустить! — вскричали все в один голос.
   — Мы устали, — сказал капитан Компсон.
   — Мы слепы и глухи, — сказал Лоримонд. — Особенно к стихам.
   — Мы боимся, — глухо сказал лорд Торренс, а жена взяла его под руку и прибавила: — Мы оба.
   — Мы глупы и скучны, — сказала леди Невилл, — и старимся без толку. Оставайтесь с нами, леди Смерть.
   Тогда Смерть улыбнулась, ласково и лучезарно, и шагнула навстречу людям, но всем показалось, будто она спустилась к ним с недосягаемой высоты.
   — Отлично, — сказала она. — Остаюсь с вами. Отныне я не Смерть, а просто женщина.
   Никто не разомкнул губ, но по залу пронесся глубокий вздох. Люди не смели шевельнуться, ибо золотоволосая девушка все же была Смертью, и за окном все еще хрипло ржали ее зловещие кони. Никто не мог долго смотреть на нее, хотя перед ними была самая прекрасная девушка на свете.
   — Но за это вам предстоит расплата, — сказала она. — В жизни за все приходится платить. Один из вас должен стать Смертью вместо меня — ведь мир не может существовать без Смерти. Нет ли желающих стать Смертью по доброй воле? Только при таком условии могу я превратиться в простую девушку.
   Никто не ответил, но все медленно попятились от нее, как откатываются от берега волны, если пытаешься их поймать. Графиня делла Кандини с приятельницами хотели тихонько улизнуть из зала, но Смерть улыбнулась им, и они застыли у дверей. Капитан Компсон шевельнул губами, словно желая предложить свои услуги, но так ничего и не вымолвил. Леди Невилл застыла на месте.
   — Нет желающих, — подытожила Смерть.
   Она прикоснулась пальцем к цветку, и тот, казалось, изогнулся от наслаждения, как кошачья спинка.
   — Нет желающих. Тогда я сама выберу себе замену, и это будет справедливо, поскольку точно так же и я когда-то стала Смертью, Но я не хотела ею быть, и меня очень радует, что вы зовете меня к себе. Давно уже я ищу людей, которым была бы нужна. Теперь осталось только выбрать кого-то на мое место, и все кончено. Я буду выбирать крайне тщательно.
   «Ах, до чего же мы были глупы!» — думала леди Невилл, но вслух ничего не сказала. Только стиснула руки и, глядя на Смерть, смутно ощутила, что, будь у нее дочь, ей бы хотелось, чтобы эта дочь походила на леди Смерть.
   — Графиня делла Кандини, — раздумчиво произнесла Смерть, и женщина в ужасе пискнула — на крик у нее не хватило дыхания. Но Смерть со смехом продолжила: — Нет, это было бы нелепо.
   Больше она ничего не добавила, но после этого щеки графини долго еще пылали от унижения, оттого что ее не избрали Смертью.
   — Капитан Компсон не годится, — проворковала Смерть. — Он чересчур добр, это было бы жестоко по отношению к нему. Ведь он рвется умереть.
   Выражение лица у капитана не изменилось, но руки его задрожали.
   — Лоримонд тоже, — продолжала девушка, — он слишком мало знает жизнь, и потом он мне нравится.
   Поэт вспыхнул, побледнел, опять покраснел. Он неловко попытался было преклонить перед нею колени, но вместо этого выпрямился во весь рост и постарался принять осанку капитана Компсона.
   — И не Торренсы, — заявила Смерть, — никоим образом не лорд и леди Торренс, — они слишком любят друг друга, чтобы гордиться ремеслом Смерти.
   Однако она не сразу отошла от леди Торренс, а еще некоторое время не спускала с нее темных любопытных глаз.
   — Я стала Смертью в вашем возрасте, — сказала она наконец. — Интересно, каково это — снова очутиться в таком возрасте? Чересчур долго была я Смертью.
   Леди Торренс содрогнулась и ничего не ответила.
   Наконец Смерть спокойно проговорила:
   — Леди Невилл.
   — Здесь, — откликнулась та.
   — По-моему, вы — единственная, — сказала Смерть. — Я выбираю вас, леди Невилл.
   И снова до леди Невилл донесся единодушный тихий вздох. Она стояла спиной к гостям, но прекрасно знала, что все вздохнули с облегчением, оттого что выбор не пал на них или на кого-либо из близких. Леди Торренс в негодовании вскрикнула, но леди Невилл прекрасно понимала, что молодая женщина точно так же ужаснулась бы любому выбору Смерти. Старуха услышала собственный спокойный голос:
   — Польщена, но неужто не нашлось более достойного?
   — Нет, — сказала Смерть. — Никто так не устал от человечности, никто лучше вас не знает, до чего бессмысленно жить на свете. И никто не в сипах относиться к чужой жизни, — тут она улыбнулась милой и жестокой улыбкой, — например, к жизни ребенка, как к пустой безделице. У Смерти тоже есть сердце, но это — навеки опустошенное сердце, сердце же леди Невилл, мне думается, подобно иссохшему руслу реки, подобно пустой раковине. Вы гораздо больше меня будете довольны ролью Смерти — ведь я стала Смертью в слишком юные годы.
   Легкой, чуть покачивающейся походкой приблизилась она к леди Невилл; в ее глубоко посаженных, широко раскрытых глазах отражался свет уже взошедшего багряного утреннего солнца. Гости шарахнулись от нее, хотя она на них не глядела, а леди Невилл, заломив руки, неотрывно следила, как Смерть подходит к ней танцующими шажками.
   — Мы должны поцеловаться, — сказала Смерть. — Так когда-то и я стала Смертью.
   Она восторженно тряхнула головой, и мягкие золотистые волосы всколыхнулись на ее плечах.
   — Скорее, скорее! — торопила она. — Я не дождусь, когда же вновь стану человеком.
   — Вам это может не понравиться, — предостерегла ее леди Невилл. Теперь ее охватило чувство покоя, хоть она и слышала биение собственного сердца, ощущала это биение в кончиках пальцев. — Пройдет какое-то время, и вам это разонравится.
   — Возможно. — Теперь улыбка Смерти была совсем близко. — Я буду не такой красивой, как сейчас, и люди перестанут любить меня так сильно. Но какое-то время я буду человеком, а потом умру. Свою вину я искупила.
   — Какую вину? — спросила старуха прекрасную девушку. — В чем вы провинились? Из-за чего стали Смертью?
   — Не помню, — ответила Смерть. — Со временем вы тоже забудете.
   Она была меньше ростом, чем леди Невилл, и неизмеримо моложе. Она годилась ей в дочери (у леди Невилл никогда не было детей), могла бы жить с нею, безотлучно находиться при старухе и нежно обнимать ее в минуты тоски. Смерть привстала на цыпочки, чтобы поцеловать леди Невилл, и, целуя, шепнула ей на ухо:
   — Когда я состарюсь и подурнею, вы будете свежи и прекрасны. Будьте же тогда милостивы ко мне.
   За спиной у леди Невилл элегантные джентльмены и красивые дамы зашептались, завздыхали и судорожно задвигались, подобные марионеткам, разодетым во фраки и роскошные платья.
   — Обещаю, — сказала хозяйка дома и сухими губами прижалась к мягкой душистой щечке юной леди Смерть.
   

Попрошу не флудить, уважаемого Дена. Вот пришло время для настоящего произведения, только несколько минут назад прочитал и сразу вышел в Инет, чтобы поделиться с Вами.
Рассказ довольно большой, я его прочитал за полчаса, по произведению был снят одноименный фильм, возможно вы даже его смотрели, но фильм и книга - две разные вещи, как озеро и океан.

Айзек Азимов. Двухсотлетний человек 1 - Благодарю вас, - сказал Эндрю Мартин и сел на предложенный стул. Он не выглядел как человек, доведенный до последней черты, но дело обстояло именно так. На его лице не читалось никаких особенных эмоций, лишь спокойное безразличие, разве что в глазах угадывалась печаль. У него были гладкие черные волосы, довольно густые, на коже лица волос не было совсем. Он выглядел недавно и тщательно выбритым. Одежда была явно старомодной, но аккуратной, в ней преобладал бархатистый красновато-пурпурный оттенок. Хирург сидел за столом лицом к нему, и именная табличка на столе содержала полностью идентифицирующую его серию букв и цифр, на которую Эндрю не обратил внимания. Вполне достаточно называть его "доктор". - Когда может быть выполнена операция, доктор? - спросил он. Хирург ответил мягко, с той явно отчуждающей ноткой уважения, которую всегда применяли роботы, обращаясь к людям: - Я не совсем уверен, сэр, что понял, как и на ком должна быть выполнена подобная операция. Тут на лице хирурга могло бы появиться выражение почтительной непреклонности, если бы роботы его типа, сделанные из нержавеющей стали с оттенком бронзы, могли менять выражение лица. Эндрю Мартин разглядывал правую, режущую руку робота, которая совершенно неподвижно лежала на столе. Пальцы были длинные и столь артистически изогнутые, что легко было представить, как они держат скальпель, который на время становился с ними единым целым. В его работе не будет неуверенности, колебаний, дрожи пальцев, не будет ошибок. Это, разумеется, приходит со специализацией, которую человечество желало столь упорно, что лишь немногие роботы теперь снабжались независимым мозгом. Хирург, разумеется, должен иметь такой мозг. И все же этот робот, несмотря на мозг, настолько ограничен в своих способностях, что не узнал Эндрю - вероятно, он и не слышал о нем. - Тебе никогда не хотелось стать человеком? - спросил Эндрю. Хирург на мгновение помедлил с ответом, словно вопрос затерялся в его позитронных схемах. - Но я робот, сэр. - Не лучше ли было бы быть человеком? - Лучше, сэр, было бы стать более опытным хирургом. Я не могу стать таким, будучи человеком, зато могу стать более усовершенствованным роботом. Мне было бы приятно стать более усовершенствованным роботом. - А тебя не оскорбляет, что я могу тебе приказывать? Что я могу заставить тебя встать, сесть, пойти направо или налево просто велев тебе так сделать? - Мне нравится выполнять ваши пожелания, сэр. Если ваши приказы помешают моему функционированию по отношению к вам или любому другому человеку, я не стану их выполнять. Первый закон, касающийся моих обязанностей по отношению к человеческой безопасности, станет преобладать над вторым законом, связанным с подчинением. В любом другом случае подчинение доставляет мне удовольствие... Но на ком я должен провести операцию? - На мне, - сказал Эндрю. - Но это невозможно. Операция явно нанесет вам вред. - Это не имеет значения, - спокойно произнес Эндрю. - Я не должен никому наносить вреда, - сказал хирург. - Не должен по отношению к человеку, - сказал Эндрю. - Но я тоже робот. 2 Эндрю выглядел гораздо больше похожим на робота, когда был впервые... сделан. Внешне он был таким же роботом, как и любой другой, изящно сконструирован и функционален. Он хорошо справлялся со своими обязанностями в доме, в который был привезен в те дни, когда роботы в домашнем хозяйстве, да и вообще на планете, были редкостью. В доме жили четверо: Сэр, Мэм, Мисс и Маленькая Мисс. Конечно, он знал их имена, но никогда их не употреблял. Сэра звали Джеральд Мартин. Его серийный номер был NDR..., а цифры он забыл. Конечно, прошло много времени, но если бы он хотел помнить свой номер, то не смог бы его забыть. Он не хотел помнить. Маленькая Мисс первой назвала его Эндрю, потому что не могла выговаривать все буквы. А затем так стали поступать и остальные. Маленькая Мисс... Она прожила девяносто лет и давно уже мертва. Однажды он попытался назвать ее Мэм, но она не позволила. Она так и осталась Маленькой Мисс до своего последнего дня. Эндрю должен был выполнять обязанности дворецкого, камердинера и горничной. Это были испытательные дни для него, и, в общем-то, для всех роботов, не занятых на заводах и исследовательских станциях Земли. Мартинам он очень нравился, и половину времени он не был в состоянии заниматься работой, потому что Мисс и Маленькая Мисс хотели с ним играть. Мисс первая поняла, как это можно устроить. Она сказала ему: - Мы приказываем тебе играть с нами, и ты должен выполнять приказ. - Мне очень жаль, Мисс, но я уже получил от Сэра более ранний приказ, который, несомненно, должен иметь преимущество. - Папа всего лишь сказал, что надеется, что ты займешься уборкой, - возразила она. - Это вовсе не приказ. А я тебе _п_р_и_к_а_з_ы_в_а_ю. Сэр не возражал. Сэр любил Мисс и Маленькую Мисс даже больше, чем сама Мэм, и Эндрю их тоже любил. По крайней мере эффект, который они оказывали на его действия, был таким же, какой в случае человека был бы назван результатом любви. Эндрю думал об этом, как о любви, потому что не знал, как это назвать по-другому. Именно для Маленькой Мисс Эндрю вырезал деревянный кулон. Она приказала ему его сделать. Мисс подарили на день рождения кулон из слоновой кости, украшенный резьбой, а Маленькую Мисс это по-женски расстроило. У нее был только кусочек дерева, который она дала Эндрю вместе с маленьким кухонным ножичком. Он сделал его быстро, и Маленькая Мисс сказала: - Он такой красивый, Эндрю. Я покажу его папе. Сэр не поверил ни единому ее слову. "Скажи честно, где ты его взяла, Мэнди?" Он так называл Маленькую Мисс - Мэнди. Когда Маленькая Мисс заверила его, что говорит правду, он повернулся к Эндрю: - Это сделал ты, Эндрю? - Да, сэр. - И форму тоже сам придумал? - Да, сэр. - С какого образца ты его скопировал? - Это то геометрическое воплощение, сэр, которое подходит к структуре древесины. На следующий день Сэр принес ему другой кусок дерева, побольше, и электрический вибронож. - Сделай из него что-нибудь, Эндрю, - сказал он. - То, что тебе захочется. Эндрю начал делать, а Сэр смотреть, и потом долго разглядывал то, что получилось. С тех пор Эндрю больше не прислуживал за столом. Вместо этого ему было приказано читать книги по мебельному дизайну, и он научился делать столики и шкафчики. - Ты делаешь великолепные вещи, Эндрю, - сказал Сэр. - Я наслаждаюсь, когда делаю их, сэр, - ответил Эндрю. - Наслаждаешься? - Это заставляет токи в моем мозге каким-то образом проходить по путям с меньшим сопротивлением. Я слышал, как вы употребляете слово "наслаждаться", и обстоятельства его использования совпадают с тем, что я испытываю. Я наслаждаюсь, когда делаю их, сэр. 3 Джеральд Мартин отвез Эндрю в региональный офис "Ю.С.Роботс энд Мекэникл Мэн Корпорейшн". Как член региональной легислатуры, он безо всяких проблем попал на прием к главному робопсихологу. Более того, он стал владельцем робота именно потому, что был членом региональной легислатуры - в те давние времена, когда роботы были редки. Тогда Эндрю еще ничего не понимал, но позднее, приобретя более глубокие познания, смог заново вспомнить ту давнюю сцену и понять ее истинное значение. Робопсихолог, Мертон Мански, слушал с застывшей на лице улыбкой и неоднократно пытался удержать свои пальцы от постукивания по крышке стола. Невыразительные черты лица и покрытый морщинами лоб придавали ему такой вид, словно он мог быть моложе, чем выглядел. - Роботехника не является точным искусством, мистер Мартин, - сказал он. - Я не могу объяснить все в деталях, но математика, при помощи которой создаются позитронные схемы, слишком сложна, чтобы выдавать что-либо точнее, чем приблизительные решения. Это естественно, потому что мы все создаем на основе трех законов, которые неоспоримы. Мы, конечно, заменим вашего робота... - Ни в коем случае, - сказал Сэр. - В его исправности не имеется никаких сомнений. Он прекрасно справляется с обязанностями, для которых предназначен. Дело в том, что кроме всего этого он еще и вырезает из дерева изысканные вещицы, и никогда не повторяется. Он создает произведения искусства. Мански смутился. - Странно. Конечно, сейчас мы создаем уже более усредненные схемы... Так вы считаете, что он действительно творит? - Посмотрите сами. - Сэр протянул ему небольшой деревянный шар, на котором были вырезаны играющие мальчики и девочки, такие маленькие, что их с трудом можно было различить, но тем не менее фигурки были пропорциональны и так естественно подходили к структуре древесины, что она тоже казалась вырезанной. - Это сделал о н? - спросил Мански. - Он протянул шар обратно и покачал головой. - Ему выпал счастливый жребий. Что-то проявилось в его схеме. - Вы можете это повторить? - Вероятно, нет. Ни о чем похожем нам не сообщали. - Прекрасно! Я совершенно не против, если Эндрю так и останется неповторимым. - Мне кажется, - сказал Мански, - что компании захочется вернуть вашего робота для исследования. - Ни за что, - сказал Сэр с внезапной непреклонностью. - Забудьте об этом. - Он повернулся к Эндрю. - А теперь пойдем домой. - Как пожелаете, сэр, - ответил Эндрю. 4 Мисс начала назначать свидания мальчикам и мало бывала дома. Теперь уже Маленькая Мисс, уже не такая маленькая, как раньше, заполняла заботы Эндрю. Она не забывала, что первую свою вещицу Эндрю вырезал для нее, и носила ее на шее на серебряной цепочке. Ей первой не понравилось, что Сэр просто раздает поделки Эндрю. - Послушай, папа, - сказала она, - если они кому-то нужны, то пусть за них платят. Они того стоят. - Ты вроде бы никогда не была жадной, Мэнди, - сказал Сэр. - Я думаю не о нас, папа. О художнике. Эндрю раньше не слышал этого слова, и когда у него выдалась свободная минутка, он заглянул в словарь. Потом была еще одна поездка к юристу Сэра. - Что ты об этом скажешь, Джон? - спросил у него Сэр. Юриста звали Джон Фейнголд. У него были седые волосы и округлый живот, а ободки контактных линз подкрашены в яркий зеленый цвет. Он посмотрел на маленькую брошь, которую ему дал Сэр. - Великолепная вещица... но я уже в курсе. Это вырезает твой робот. Тот, с которым ты приехал. - Да, их вырезает Эндрю. Верно, Эндрю? - Да, сэр, - отозвался Эндрю. - Сколько ты бы за нее заплатил, Джон? - спросил Сэр. - Трудно сказать. Я не коллекционер. - Можешь ли ты поверить, что мне предлагали двести пятьдесят долларов за эту маленькую штучку? Эндрю сделал стулья, которые я продал по пятьсот долларов каждый. Его изделия увеличили мой счет в банке на двести тысяч. - Черт побери, он же делает тебя богачом, Джеральд! - Наполовину богачом, - возразил Сэр. - Половина этих денег лежит на счету на имя Эндрю Мартина. - Робота? - Вот именно. И мне хотелось бы знать, законно ли это. - Законно ли? - Фейнголд откинулся на спинку заскрипевшего стула. - Таких прецедентов не было, Джеральд. А каким образом твой робот подписывал нужные бумаги? - Он может написать свое имя, и я принес в банк подписанные им бумаги. Сам он там не был. Надо ли сделать что-либо еще? - Гм. - Фейнголд ненадолго задумался, потом сказал. - Хорошо, мы можем оформить доверенность на управление всей суммой от его имени, и это создаст изолирующий слой между ним и враждебным миром. Кроме того, я не советую тебе ничего предпринимать. Пока что тебя никто не останавливал. Если кто-то станет возражать, то пусть _о_н_и_ подают в суд. - А ты возьмешь такое дело, если будет подан иск? - Конечно. Но за вознаграждение. - За сколько? - За что-нибудь вроде этого, - и Фейнголд показал на деревянную брошь. - Достаточно честно, - сказал Сэр. Фейнголд повернулся к роботу и усмехнулся. - Эндрю, тебе нравится, что у тебя есть деньги? - Да, сэр. - И что ты собираешься с ними делать? - Платить за те вещи, сэр, за которые иначе должен был заплатить Сэр. Это уменьшит его расходы, сэр. 5 Такие случаи возникали. Замена деталей стоила дорого, а технические осмотры еще дороже. С годами создавались новые модели роботов, и Сэр следил за тем, чтобы Эндрю пользовался преимуществами каждого нового приспособления, пока тот не стал образцом металлического совершенства. За все платил Эндрю. Он настоял на этом. Лишь его позитронный мозг остался неприкосновенным. На этом настоял Сэр. - Новые роботы не так хороши как ты, Эндрю, - сказал он. - Они бесполезны. Компания научилась более точно создавать их мозг, ограничившись узкими задачами и целями. Новые роботы негибкие. Они выполняют то, для чего созданы, и ни на шаг в сторону. Ты мне больше нравишься. - Спасибо, сэр. - И это твоя заслуга, Эндрю, не забывай об этом. Я уверен, что Мански положил конец созданию неспециализированных схем, как только хорошенько к тебе пригляделся. Ему не нравится непредсказуемость... Знаешь, сколько раз он просил разрешить забрать тебя на исследование? Девять раз! Однако я ему этого не позволил, и теперь, когда он на пенсии, мы можем жить спокойно. И вот волосы Сэра становились все реже и светлее, кожа на лице дряблой, а Эндрю выглядел гораздо лучше чем тогда, когда впервые появился в семье. Мэм уехала в колонию художников где-то в Европе, а Мисс стала поэтессой в Нью-Йорке. Иногда она писала письма, но редко. Маленькая Мисс вышла замуж и жила неподалеку. Она сказала, что не хочет покидать Эндрю, и когда родился ее ребенок, Маленький Сэр, она разрешила Эндрю держать бутылочку и кормить его. После рождения внука, решил Эндрю, у Сэра есть кем заменить того, кто уйдет. И не будет нечестным обратиться к нему с просьбой. - Сэр, - сказал Эндрю, - вы были очень добры, позволяя мне тратить деньги так, как я хотел. - Это были твои деньги, Эндрю. - Они были моими только по вашей воле, сэр. Не думаю, что закон запретил бы вам истратить их все. - Закон не может заставить меня поступить нечестно, Эндрю. - За вычетом всех расходов и налогов, сэр, у меня есть почти шестьсот тысяч долларов. - Я знаю это, Эндрю. - Я хочу отдать их вам, сэр. - Я не возьму их, Эндрю. - В обмен на то, что вы можете дать мне, сэр. - Вот как? И что же это, Эндрю? - Моя свобода, сэр. - Твоя... - Я хочу купить свою свободу, сэр. 6 Все оказалось вовсе непросто. Сэр рассердился, произнес "боже мой!", повернулся и ушел. И опять именно Маленькая Мисс привела его в себя, резко и решительно - и при Эндрю. Все тридцать лет никто не стеснялся говорить в присутствии Эндрю, касалось ли дело его самого, или нет, Он был всего лишь робот. - Папа, - сказал она, - почему ты воспринимаешь его слова как личное оскорбление? Он же все равно останется здесь. Он будет так же послушен. Он не может вести себя по-другому. Он так сделан. Все, чего он хочет - лишь слова. Он хочет называться свободным. Что здесь такого ужасного? Разве он не заслужил этого? Господи, да мы с ним об этом уже годами говорим. - Годами говорите? - Да, и он снова и снова откладывал этот разговор, потому что боялся, что тебе будет больно это слышать. Я _з_а_с_т_а_в_и_л_а_ его высказаться. - Он не знает, что такое свобода. Он робот. - Папа, ты его не знаешь. Он прочитал все книги в библиотеке. Не знаю, что он чувствует, но не знаю и того, что чувствуешь т ы. Когда с ним говоришь, он реагирует на абстрактные понятия так же, как ты и я, а что же еще надо? Если чьи-то реакции те же, что и у тебя, чего же тебе еще желать? - Закону на это наплевать, - сердито сказал Сэр. - Послушай, ты! - он обратился к Эндрю с невольным раздражением в голосе. - Я могу официально освободить тебя только по решению суда, а если дело дойдет до суда, ты не только не получить свободу, но позволишь закону официально узнать о своих деньгах. Они скажут, что робот не имеет права владеть деньгами. Разве этот вздор стоит потери твоих денег? - Свобода бесценна, сэр, - сказал Эндрю. - Даже шанс на свободу стоит этих денег. 7 Суд тоже мог прийти к мнению, что свобода бесценна и решить, что ни за какую цену, даже большую, робот не может ее купить. Поверенный, представлявший тех, кто осуществлял классовую акцию против свободы, заявил просто: - Слово "свобода" не имеет смысла по отношению к роботу. Свободным быть может только человек. Он произносил это несколько раз, когда считал момент подходящим, медленно, подчеркивая слова ритмичным постукиванием руки о стол. Маленькая Мисс попросила разрешения выступить на стороне Эндрю. Ее назвали полным именем, которого Эндрю никогда раньше не слышал: - Аманда Лаура Мартин Чарни может предстать перед судом. - Благодарю вас, ваша честь, - сказала она. - Я не юрист, и не знаю, как надо правильно строить фразы, но надеюсь, вы все прислушаетесь к смыслу, не обращая внимания на слова. Попробуем понять, что означает в случае с Эндрю быть свободным. В некоторых смыслах он у ж е свободен. Думаю, что прошло лет двадцать с тех пор, как кто-нибудь из семьи Мартинов приказывал ему сделать то, что, как мы чувствовали, ему не хотелось бы сделать по собственному желанию. Но мы можем, если захотим, приказать ему сделать все, что угодно, управлять им так грубо, как пожелаем, потому что он принадлежащая нам машина. Но зачем нам так поступать, если он так долго и так верно прослужил у нас и заработал нам так много денег? Больше он нам ничего не должен. Долг лежит полностью на другой стороне. Даже если нам законом будет запрещено силой заставлять Эндрю служить нам, он все равно станет служит добровольно. Сделать его свободным будет означать лишь манипуляцию словами, но для него это будет значить очень много. Это даст ему все, и не будет нам стоить ничего. На мгновение судья попытался сдержать улыбку. - Я понял ваше мнение, миссис Чарни. Но дело в том, что не имеется ни близкого по смыслу закона, ни соответствующего случаю прецедента. Есть, однако, невысказанное предположение, что лишь человек может насладиться свободой. Я могу сформулировать сейчас новый закон, который может быть отменен в более высоком суде, но я не могу с легкостью выступить против упомянутого положения. Я хочу обратиться к роботу. Эндрю? - Да, ваша честь. Эндрю впервые заговорил на суде, и судья на мгновение удивился человеческому тембру его голоса. Он спросил: - Почему ты хочешь быть свободным, Эндрю? Каким образом это имеет для тебя значение? - Вы хотели бы быть рабом, ваша честь? - спросил Эндрю. - Но ты не раб. Ты прекрасный робот, можно даже сказать, гениальный робот, как мне дали понять, способный к проявлению артистизма, равному которого нет нигде. Что бы ты еще сделал, если бы стал свободным? - Возможно, не больше, чем делаю сейчас, но с большей радостью. Здесь в суде уже было сказано, что только человек может быть свободным. Но мне кажется, что свободным может быть только тот, кто желает свободы. А я хочу свободы. И именно эта фраза дала намек судье. Главное предложение в судебном решении звучало так: "Не имеется права на отрицание свободы для любого, чей разум развит в достаточной степени, чтобы осознать эту концепцию и выразить свое желание". И в конечном итоге это судебное решение было утверждено Всемирным судом. 8 Сэр остался недоволен, и его резкий голос вызвал в Эндрю почти такое же чувство, словно у него произошло короткое замыкание. - Мне не нужны твои чертовы деньги, Эндрю, - сказал он. - Я возьму их лишь потому, что иначе ты не станешь чувствовать себя свободным. С этого момента ты можешь сам выбирать себе занятие и делать все так, как тебе нравится. Я не стану отдавать тебе приказания, кроме одного, последнего - делай что хочешь. Но я продолжаю нести за тебя ответственность - это входит в решение суда. Надеюсь, ты это понимаешь. - Не кипятись, папа, - прервала его Маленькая Мисс. - Ответственность - не такое уж тяжкое бремя. Ты же знаешь, что тебе ничего не придется делать. Об этом позаботятся три закона роботехники. - Так как же он может быть свободен? - А разве люди не связаны своими законами, сэр? - спросил Эндрю. - Я не намерен спорить, - сказал Сэр. Он ушел, и с тех пор Эндрю редко его видел. Маленькая Мисс часто заходила навестить Эндрю в построенный и обставленный для него небольшой домик. В нем, конечно же, не было кухни и ванной. Было всего лишь две комнаты: в одной библиотека, а другом комбинация мастерской и кладовой. Эндрю получал много заказов, и как свободный робот работал еще больше, чем раньше, пока стоимость домика не была полностью выплачена и он официально не стал его владельцем. Однажды пришел Маленький Сэр... нет, Джордж! Маленький Сэр настоял на этом после того, как суд вынес решение. - Свободный робот никого не должен называть Маленьким Сэром, - сказал Джордж. - Я зову тебя Эндрю, ты должен звать меня Джорджем. Это прозвучало как приказ, поэтому Эндрю называл его Джорджем, но Маленькая Мисс осталась Маленькой Мисс. В тот день Джордж пришел один и сказал, что Сэр умирает. С ним осталась Маленькая Мисс, но Сэр захотел, чтобы Эндрю тоже был рядом. Голос Сэра был еще силен, хотя он не был в состоянии много двигаться. Он с трудом поднял руку. - Эндрю, - сказал он, - Эндрю... не помогай мне, Джордж. Я всего лишь умираю, я не инвалид... Эндрю, я рад, что ты свободен. Я просто хотел тебе это сказать. Эндрю не знал, что ответить. Он еще никогда не был рядом с умирающим, но знал, что таким образом люди перестают функционировать. Это было независимой от них и неисправимой поломкой, и Эндрю не знал, какие слова подходят в таких случаях. Он смог только продолжать стоять, совершенно молчаливый и неподвижный. Когда все кончилось, Маленькая Мисс сказала ему: - Знаешь, Эндрю, могло показаться, что в конце своей жизни он относился к тебе с неприязнью, но ведь он был стар, и ему было обидно, что ты захотел стать свободным. И тогда Эндрю нашел нужные слова. - Я никогда не стал бы свободен без него, Маленькая Мисс, - сказал он. 9 Эндрю начал носить одежду только после смерти Сэра. Сначала он одел старые брюки, которые ему дал Джордж. Теперь Джордж был женат и стал юристом. Он вступил в фирму Фейнголда. Старый Фейнголд давно уже умер, но его дело продолжила его дочь, и в конце концов фирма стала называться "Фейнголд и Чарни". Название не изменилось даже тогда, когда дочь Фейнголда отошла от дел и никто из ее семьи не занял ее место. В то время, когда Эндрю впервые надел одежду, фамилия Чарни была только что добавлена к названию фирмы. Джордж попытался не улыбаться, когда Эндрю впервые одел брюки, но его улыбка не укрылась от Эндрю. Джордж показал ему, как пользоваться застежкой со статическим зарядом, как правильно обернуть брюки вокруг нижней половины тела и застегнуть. Джордж продемонстрировал это на своих брюках, но Эндрю был уверен, что ему потребуется немало времени, чтобы воспроизвести плавное движение руки Джорджа. - Ну зачем тебе брюки, Эндрю? - спросил Джордж. - Твое тело настолько функционально совершенно, что его просто стыдно скрывать - особенно раз тебе нет нужды беспокоиться о контролировании температуры или о приличиях. К тому же на металле они плохо застегиваются. - А разве тела людей не функционально совершенны, Джордж? - возразил Эндрю. - Тем не менее вы одеваетесь. - Ради тепла, для чистоты, для зашиты, для украшения. Ничто из этого не относится к тебе. - Без одежды я чувствую себя голым, - сказал Эндрю. - Каким-то другим, Джордж. - Другим! Эндрю, сейчас на Земле миллионы роботов. В нашей округе по последней переписи почти столько же роботов, сколько людей. - Знаю. Эти роботы выполняют всевозможные работы. - И никто из них не носит одежду. - Но никто из них не свободен, Джордж. Шаг за шагом Эндрю пополнял свой гардероб. Его сдерживали улыбка Джорджа и взгляды людей, заказывающих ему работу. Он мог быть свободным, но в него была встроена тщательно детализированная программа его отношений с людьми, и ему удавалось продвигаться вперед лишь очень небольшими шагами. Открытое неодобрение отбрасывало его на месяцы назад. Не все воспринимали Эндрю как свободного. Он не был волен возмущаться, но все же, когда он об этом думал, его мысленные процессы замедлялись. Более того, он обычно не одевался - или надевал совсем мало одежды, когда предполагал, что его может навестить Маленькая Мисс. она была уже стара и почти все время проводила в местах с более теплым климатом, но когда возвращалась, первым делом приходила к нему в гости. Во время одного из ее приездов Джордж уныло произнес: - Она меня доконала. Я вступаю в следующем году в легислатуру. Как дед, говорит она, так и внук. - Как дед... - Эндрю в неуверенности умолк. - Я хотел сказать, что я, Джордж, внук, стану как Сэр, мой дед, который когда-то был членом легислатуры. - Было бы приятно, Джордж, - сказал Эндрю, - если бы Сэр был все еще... - Он запнулся, потому что не хотел произносить "В рабочем состоянии". Слова казались неподходящими. - Жив, - подсказал Джордж. - Да, я тоже иногда вспоминаю старикана. Потом Эндрю думал об этом разговоре. Он уже заметил в разговорах с Джорджем неуклюжесть своей речи. С тех пор как в Эндрю вложили первоначальный словарь, язык каким-то образом изменился. К тому же Джордж использовал бытовые обороты речи, а Сэр и Маленькая Мисс - нет. С чего это он назвал Сэра стариканом, когда ясно, что это слово неподходящее? Книги не могли ему помочь. они были старые и посвящены в основном резьбе по дереву, вопросам искусства и мебельного дизайна. Книг же о языке и поведении людей у него не было. Он тут же решил, что должен поискать нужные книги, а как свободный робот почувствовал, что не обязан спрашивать на это разрешение Джорджа. Он придет в город и отыщет библиотеку. Это было победоносное решение, и он почувствовал, как его электропотенциал поднимается все выше, и ему пришлось сбросить избыток на катушку сопротивления. Он одел свой полный костюм, не позабыв даже деревянную цепочку на плече. Он предпочел бы блестящий пластик, но Джордж сказал, что дерево гораздо более подходящий материал, и что полированный кедр к тому же значительно дороже. Он отошел от дома на сотню футов, когда все нарастающее сопротивление заставило его остановиться. Он отключил от цепи катушку сопротивления, а когда этого показалось недостаточно, вернулся в свой дом и на листке бумаги четко написал: "Я ушел в библиотеку", а затем положил записку на видное место на рабочем столе. 10 Эндрю так и не нашел библиотеку. Он изучил карту. Он знал дорогу, но не то, как все выглядит в действительности. Окружающее совсем не сходилось с символами на карте, и он в нерешительности остановился. В конце концов он пришел к выводу, что, должно быть, пошел неправильным путем, потому что все вокруг выглядело странно и непонятно. Он прошел мимо нескольких уличных роботов, но к тому времени, когда он решил разузнать дорогу, ни одного из них поблизости не оказалось. Машина проехала, не остановившись. Он стоял в задумчивости, что внешне выглядело как спокойная неподвижность, и тут увидел, как через площадь в его сторону идут двое людей. Он повернулся им навстречу, и они тоже изменили направление, чтобы подойти к нему. За секунду до этого они громко разговаривали и он слышал их голоса, но теперь они шли молча. У них был тот вид, который Эндрю ассоциировал у людей с неуверенностью. Они были молоды, но не очень. Лет двадцать, наверное? Эндрю не умел оценивать возраст. - Не укажете ли вы мне путь в городскую библиотеку, сэры? - спросил Эндрю. Один из них, который был повыше, и чья высокая шляпа удлиняла его еще больше, придавая почти гротескный вид, сказал, но не Эндрю, а другому: - Это робот. У другого были мясистый нос и тяжелые веки. Он ответил, но не Эндрю, а первому: - Он носит одежду. Высокий щелкнул пальцами: - Это свободный робот. У семь Чарни есть такой робот, что никому не принадлежит. Иначе почему он одет? - Спроси его, - сказал носатый. - Ты робот семьи Чарни? - спросил высокий. - Я Эндрю Мартин, сэр, - ответил Эндрю. - Прекрасно. Тогда разденься. Роботы не носят одежду. - Он повернулся к другому: - Отвратительное зрелище. Ты только посмотри на него. Эндрю замер. Он так давно не слышал приказа, да еще высказанного таким тоном, что его схемы второго закона моментально заблокировались. - Снимай одежду, - сказал высокий. - Я тебе приказываю. Эндрю начал медленно раздеваться. - Бросай ее на землю, - сказал высокий. - Если он ничей, - сказал носатый, - то он может стать нашим столь же просто, как и чьим-то. - В любом случае, - отозвался высокий, - кто станет возражать против того, что мы делаем. Мы же ничью собственность не портим... Встань на голову, - велел он. - Голова не предназначена для того... - начал Эндрю. - Это приказ. Если не знаешь, как это сделать, все равно попробуй. Эндрю снова помедлил, затем наклонился и поставил голову на землю. Он попытался задрать ноги, но тут же тяжело упал. - А теперь лежи, - сказал высокий. - Мы можем разобрать его на части, - предложил он другому. - Никогда не доводилось роботов разбирать? - А он позволит? - А как он может не позволить? Эндрю никак не смог бы им помешать, если бы они достаточно строго приказали ему не сопротивляться. Второй закон повиновения имел преимущество над третьим законом самосохранения. В любом случае он не мог защитить себя, опасаясь случайно нанести им вред, а это означало нарушение первого закона. При мысли об этом все его подвижные части слегка сжались, и он вздрогнул. Высокий подошел и пнул его ногой. - Тяжелый. Похоже, без инструментов нам не обойтись. - Можно приказать ему самого себя разобрать, - сказал носатый. - Веселое будет зрелище. - Да, - задумчиво произнес высокий, - только пусть сначала отойдет в сторону от дороги. Если кто-нибудь пойдет мимо... Но они опоздали. Кто-то действительно шел мимо, и это был Джордж. С того места, где он лежал, Эндрю видел, как Джордж поднялся в отдалении на небольшой холмик. Ему хотелось как-то подать Джорджу знак, но последний приказ был "лежать". Тут Джордж побежал и вскоре был рядом, немного запыхавшись. Молодые люди немного отошли и выжидательно остановились. - Эндрю, у тебя какая-то неисправность? - с тревогой спросил Джордж. - Я в рабочем состоянии, Джордж. - Тогда встань. Что с твоей одеждой? - Этот твой робот, дядя? - спросил высокий. Джордж резко обернулся. - Это ничей робот. Что здесь происходит? - Мы вежливо попросили его снять одежду. А тебе какое дело, раз он не твой? - Что они с тобой сделали, Эндрю? - спросил Джордж. - В их намерения входило каким-то образом разобрать меня, - ответил Эндрю. - Они собирались отвести меня в укромное место и приказать разобрать самого себя. Джордж посмотрел на парней. Его подбородок задрожал. Парни больше не пятились. Они улыбались. Высокий весело спросил: - И что же ты собираешься сделать, старый козел? Напасть на нас? - Нет, - сказал Джордж, - самому мне делать ничего не надо. Этот робот жил в моей семье больше семидесяти лет. Он знает нас, и мы для него гораздо дороже, чем кто-либо другой. Я просто скажу ему, что вы угрожаете моей жизни и собираетесь меня убить. Я попрошу его защитить меня. Выбирая между вами и мной, он выберет меня. Знаете, что от вас останется, когда он до вас доберется? Парни неуверенно попятились. - Эндрю, - резко произнес Джордж. - Я в опасности, мне угрожают эти двое парней. Подойди к ним! Эндрю шагнул вперед, парни не стали ждать и рванули прочь. - Все в порядке, Эндрю, успокойся. - сказал Джордж. Он сильно переволновался. Он давно уже перешагнул тот возраст, когда был в состоянии выяснять отношения с одним противником, не говоря уже о двух. - Я не мог причинить им вреда, Джордж, - сказал Эндрю. - Я же видел, что они не нападали. - А я и не приказывал тебе атаковать их. Я всего лишь велел тебе подойти к ним. Все остальное сделал страх. - Как могут люди бояться роботов? - Это застарелая болезнь человечества, одна из тех, от которых оно еще не избавилось. Но это пустяки. Какой дьявол тебя сюда занес, Эндрю? Я уже собирался вернуться и нанять вертолет, но вовремя увидел тебя. Как тебе могло прийти в голову отправиться в библиотеку? Я принес бы любые нужные книги. - Но я же... - начал Эндрю. - Свободный робот. Да, да. Ну, хорошо, и что же ты собирался взять в библиотеке? - Мне хотелось больше узнать о людях, о мире, обо всем. И о роботах, Джордж. Я хочу написать историю роботов. - Ладно, пойдем домой... - сказал Джордж. - Только подбери сначала свою одежду. Эндрю, есть миллион книг по роботехнике, и в каждой описана история этой науки. Мир уже переполнен не только роботами, но и информацией о роботах. Эндрю покачал головой, воспроизводя недавно усвоенный человеческий жест. - Не историю роботехники, Джордж. Историю _р_о_б_о_т_о_в, написанную роботом. Я хочу объяснить, что думают роботы о том, что случилось с тех пор, как первые из них стали жить и работать на Земле. Брови Джорджа приподнялись, но он ничего не ответил. 11 Маленькой Мисс недавно исполнилось восемьдесят три года, но ее энергия и решительность с годами не убавились. Она чаще размахивала своей тростью, чем опиралась на нее. Она выслушала рассказ с яростным негодованием. - Это ужасно, Джордж, - сказала она. - Кто эти молодые бандиты? - Не знаю. Какое это имеет значение? В конце концов они его не повредили. - Но могли. Ты юрист, Джордж, и если ты отошел от дел состоятельным человеком, то лишь благодаря таланту Эндрю. Это о н заработал те деньги, что заложили основу всего, что у нас есть. Он обеспечил целостность нашей семьи, и я не позволю обращаться с ним, как с надувной игрушкой. - Так что же ты от меня хочешь, мама? - спросил Джордж. - Я ведь сказала, что ты юрист. Разве ты не слышал? Ты должен как-то организовать судебное разбирательство и вынудить региональные суды объявить о правах роботов, провести через легислатуру необходимые законопроекты и не оставлять дела вплоть до Всемирного суда, если потребуется. Я стану следить за этим, Джордж, и не потерплю никаких уверток. Она не шутила, и то, что началось как способ успокоить разгневанную старую леди, разрослось в дело, достаточно юридически запутанное, чтобы сделать его интересным. Как старший партнер фирмы "Фейнголд и Чарни", Джордж разрабатывал стратегию, но оставлял черновую работу младшим партнерам, в том числе солидную ее часть своему сыну Полу, который тоже был членом фирмы, и почти ежедневной обязанностью которого стало докладывать обо всем бабушке. Та, в свою очередь, каждый день обсуждала дела с Эндрю. Сам Эндрю тоже был глубоко вовлечен. Его работа над книгой о роботах была снова отложена, потому что теперь он продирался сквозь дебри различных толкований законов, и даже иногда давал робкие советы. Однажды он сказал: - Джордж говорил мне в тот день, что люди всегда боялись роботов. Пока такая боязнь останется, судьи и юристы вряд ли будут стараться в их пользу. Не следует ли что-нибудь сделать для создания нужного общественного мнения? С этого момента Пол работал с судьями, а Джордж взялся за публику. Это давало ему преимущества неофициального лица, и он даже зашел настолько далеко, что несколько раз облачался в новомодную просторную одежду, которую обозвал драпировкой. Пол сказал ему: - Только не появляйся в ней на людях, папа. - Попробую этого не делать, - уныло отозвался Джордж. При случае он обратился к участниками ежегодного сбора редакторов голографического телевидения, и, в частности, сказал: - Если, согласно второму закону, мы можем требовать от любого робота неограниченного подчинения во всех отношениях, кроме нанесения вреда человеку, то в таком случае _л_ю_б_о_й_ человек имеет опасную власть над л_ю_б_ы_м_ роботом. Кроме того, поскольку второй закон приоритетнее третьего, _л_ю_б_о_й_ человек может использовать закон подчинения для преодоления закона самосохранения. Он может приказать любому роботу повредить или даже уничтожить себя по любому поводу, или даже безо всякого повода. Разве это справедливо? Разве мы обращаемся так с животными? Даже неодушевленный предмет, который хорошо нам служит, имеет право на бережное обращение. А робот не бесчувственный предмет, и даже не животное. Он достаточно хорошо мыслит, чтобы с нами разговаривать, спорить и шутить. Можем ли мы обращаться с ними, как c друзьями, можем ли работать вместе с ними, и не предоставить им хотя бы часть плодов этой дружбы, часть выгоды от сотрудничества? Если человек имеет право дать роботу приказ, который не подразумевает причинение вреда другому человеку, то он должен обладать и таким достоинством, чтобы не отдавать роботу приказ, наносящий вред роботу, если только этого абсолютно не требует безопасность человека. С большей властью приходит и большая ответственность, и если у роботов есть три закона, защищающие людей, разве чрезмерна просьба о том, чтобы и у людей были один-два закона, защищающие роботов? Эндрю оказался прав. Именно борьба за общественное мнение оказалась ключевым моментом при рассмотрении дела в суде и легислатуре, и в конце этого рассмотрения был принят закон, запрещающий при определенных условиях отдавать приказы, вредящие роботам. В него все время вносились бесконечные поправки, а наказание за его нарушение совершенно не соответствовало последствиям, но принцип был установлен. Окончательное рассмотрение закона во Всемирном суде проходило в день смерти Маленькой Мисс. Это не было совпадением. Маленькая Мисс отчаянно боролась за жизнь, пока шли последние дебаты, и скончалась лишь после того, как узнала о победе. Ее последняя улыбка была обращена к Эндрю. Ее последние слова были: "Мы любили тебя, Эндрю". Она умерла, держа его за руку, а ее сын, невестка и внуки стояли в почтительном отдалении. 12 Секретарь вышел во внутреннее помещение офиса, и Эндрю принялся терпеливо ждать. Секретарь мог бы воспользоваться голографическим видеофоном, но для него, несомненно, было бы не по-человечески (или, возможно, не по-роботски) иметь дело в другим роботом, а не с человеком. Эндрю убивал время, обдумывая этот вопрос. Можно ли выражение "по-роботски" использовать как аналог выражения "По-человечески", если "по-человечески" стало метафорическим термином, сильно отличающимся от своего исходного буквального смысла по отношению к роботам - или, скажем, к женщинам? Подобные проблемы часто возникали при работе над книгой о роботах. Обдумывание предложений для выражения всех сложных мыслей, несомненно, обогатило его словарь. Время от времени кто-нибудь заходил в комнату посмотреть на него, и он не отводил глаз. Он спокойно глядел на вошедшего, и каждый из них после этого начинал смотреть в сторону. Наконец к нему вышел Пол Чарни. Он выглядел удивленным, вернее, должен был бы выглядеть, если бы Эндрю мог уверенно различать выражения лиц. Пол обильно пользовался косметикой, употребление которой мода диктовала для обоих полов, и хотя она и придавала четкость и твердость несколько мягким чертам его лица, Эндрю не одобрял этого. Он обнаружил, что выражение неодобрения к людям, если не высказывать его словами, не вызывает в нем большого смущения. Он мог даже выразить это неодобрение письменно. Он был уверен, что не был на это способен всегда. - Заходи, Эндрю, - сказал Пол. - Извини, что заставил тебя ждать, но было одно дело, которое нужно было обязательно закончить. Заходи. Ты передал, что хочешь поговорить со мной, но я не знал, что ты имел в виду разговор здесь, а не дома. - Если ты занят, пол, я готов подождать еще. Пол взглянул на игру движущихся теней на настенном диске, служившем часами, и сказал: - У меня есть немного времени. Ты пришел пешком? - Нанял автомобиль. - Проблем не было? - спросил Пол с искренней озабоченностью. - Я не ожидал никаких проблем. Мои права защищены. Пол еще больше встревожился. - Эндрю, я же объяснял, что наличие такого закона не обязывает к его применению, по крайней мере в большинстве случаев... и если ты настаиваешь на том, чтобы носить одежду, то когда-нибудь нарвешься на неприятность - как в тот первый раз. - И единственный, Пол. Мне очень жаль, что ты огорчен. - Хорошо, посмотри на это с другой стороны. Ты уже стал буквально живой легендой, Эндрю, и во многих отношениях представляешь слишком большую ценность, чтобы иметь право рисковать собой... Как придвигается книга? - Уже приближаюсь к концу, Пол. Издатель очень доволен. - Отлично! - Не знаю, доволен ли он книгой самой по себе. Мне кажется, он надеется продать много экземпляров оттого, что она написана роботом. И именно это его радует. - Боюсь, он всего лишь человек. - Меня это не огорчает. Пусть книга продается по любой причине, потому что это принесет деньги, которые я смогу использовать. - Бабушка завещала тебе... - Маленькая Мисс была щедра, и я уверен, что смогу рассчитывать на помощь семьи и в будущем. Но чтобы продвинуться на следующий шаг, я хочу воспользоваться гонораром от книги. - И каков же этот следующий шаг? - Я хочу встретиться с главой "Ю.С.Роботс". Я пытался договориться с ним о встрече, но пока что не смог до него добраться. Корпорация не стала сотрудничать со мной, когда я писал книгу, так что, как ты понимаешь, я не удивлен. Пол явно развеселился. - И ты еще надеялся на сотрудничество! Они же не помогали нам в борьбе за права роботов, и ты сам способен увидеть причину. Дай роботам права, и люди не захотят покупать их. - Все равно, - сказал Эндрю. - Если ты позвонишь им, то, возможно, договоришься о встрече для меня. - Я у них не более популярен, чем ты. - А если ты намекнешь им, что встретившись со мной, они обезглавят кампанию за упрочение прав роботов, которую ведет "Фейнголд и Чарни"? - А разве это не будет ложью, Эндрю? - Конечно, Пол, но я же не в состоянии лгать. Поэтому позвонить должен ты. - Ах, вот как, ты не можешь лгать, но можешь заставить солгать меня. Так, что ли? Эндрю, ты непрерывно становишься все больше похож на человека! 13 Встречу оказалось устроить непросто, даже воспользовавшись достаточно авторитетным, по общему мнению, именем Пола. Но в конце концов они договорились, после чего Харли Смайве-Робертсон, который по материнской линии происходил от самого основателя корпорации и писал свою фамилию через черточку, чтобы на это указывать, заметно обеспокоился. Он уже приближался к пенсионному возрасту, и весь срок пребывания на посту президента компании занимался вопросом о правах роботов. Его седеющие волосы поредели на макушке, на лице не было косметики, и время от времени он бросал на Эндрю неприязненные взгляды. - Сэр, - сказал Эндрю, - почти столетие назад Мертон Мански из вашей корпорации сказал мне, что математические расчеты, на основании которых создаются позитронные схемы, оказались слишком сложными для получения любых решений, кроме приблизительных, и что, следовательно, мои возможности не были полностью предсказуемыми. - Это было век тому назад. - Смайве-Робертсон помедлил и ледяным тоном добавил: - Сэр. Сейчас это утверждение неверно. Наши роботы изготовляются очень точно, и их тренируют для выполнения именно той работы, для которой создают. - Верно, - отозвался Пол, который пришел для того, как он говорил, чтобы убедиться, что корпорация ведет честную игру. - И в результате моему секретарю необходимо растолковывать каждый его шаг, если случается, что его действия должны хоть немного отличаться от привычных. - Вам стало бы гораздо неприятнее, начни он импровизировать. - Выходит, - сказал Эндрю, - вы больше не делаете роботов вроде меня, гибких и приспосабливающихся? - Нет. - Исследования, которые я провел во время написания своей книги, - сказал Эндрю, - показали, что я на сегодня старейший из активно действующих роботов. - Старейший сейчас, - сказал Смайве-Робертсон, - и старейший вообще. И останетесь таким навсегда. После двадцати пяти лет работы роботы ни на что не годны. Их отзывают на заводы и заменяют новыми моделями. - Ни один из производимых _с_е_й_ч_а_с_ роботов непригоден через двадцать пять лет, - с удовлетворением отметил Пол. - В этом отношении Эндрю - исключительное явление. Эндрю, возвращаясь к намеченной для себя цели, сказал: - Как старейший и наиболее способный к изменениям робот в мире, я хочу спросить, не являюсь ли я достаточно необычным, чтобы рассчитывать на особое отношение компании? - Ни в коем случае, - ледяным тоном произнес Смайве-Робертсон. - Ваша необычность - помеха для компании. Если бы вас в свое время сдали в аренду, а не продали по какому-то недоразумению, то вас бы уже давным-давно заменили. - Но в этом-то и дело, - сказал Эндрю. - Я - свободный робот и владею сам собой. Поэтому я пришел к вам и прошу меня заменить. Вы не можете этого сделать без согласия владельца. Сейчас подобное согласие включается в условия контракта на аренду робота, но в мое время это не было сделано. Смайве-Робертсон был одновременно и удивлен, и заинтригован, поэтому некоторое время все молчали. Эндрю стал разглядывать висящую на стене голографию. Это была посмертная маска Сьюзен Келвин, святого патрона всех роботехников. Она умерла почти двести лет назад, но работая над книгой, Эндрю так хорошо ее узнал, что был почти готов убедить себя, что встречал ее живой. - Как я смогу заменить вас на самого себя? - спросил Смайве-Робертсон. - Если я заменю вас как робота, то как я смогу признать нового робота владельцем самого себя, то есть вас, если из-за самого факта замены вы перестанете существовать? - Он мрачно усмехнулся. - Все гораздо проще, - вмешался Пол. - Ядро личности Эндрю - его позитронный мозг, и это единственная часть, которая не может быть заменена без создания нового робота. Следовательно, позитронный мозг и есть Эндрю-владелец. Любая другая часть робота может быть замещена без воздействия на его личность, а сами эти другие части являются личной собственностью мозга. Я бы сказал, что Эндрю хочет снабдить свой мозг новым телом. - Совершенно верно, - спокойно произнес Эндрю. Он повернулся к Смайве-Робертсону. - вы ведь изготовляете андроидов, не так ли? Роботов, имеющих внешность человека вплоть до текстуры кожи? - Да, - сказал Смайве-Робертсон. - Они отлично работают, обладая кожей и сухожилиями из синтетических волокон. Они практически не содержат металл, кроме как в мозге, и в то же время прочти так же прочны, как металлические. Даже прочнее при равном весе. Пол заинтересовался. - Я этого не знал. И сколько их сейчас на рынке? - Ни одного, - сказал Смайве-Робертсон. - Они гораздо дороже металлических моделей, а исследование рынка показало, что они не будут пользоваться спросом, потому что очень похожи на людей. - Но, как мне кажется, корпорация хранит полученный опыт, - сказал Эндрю. - В таком случае хочу попросить, чтобы меня заменили на робота их органики, на андроида. Пол удивился. - Великий боже! - воскликнул он. Смайве-Робертсон насторожился. - Это совершенно невозможно! - Почему же невозможно? - спросил Эндрю. - Разумеется, я заплачу любую сумму в разумных пределах. - Мы не изготовляем андроидов, - сказал Смайве-Робертсон. - Вы решили н е изготовлять андроидов, - быстро вмешался Пол. - Это вовсе не равносильно тому, что вы не умеете их делать. - Все равно, - сказал Смайве-Робертсон. - Изготовление андроидов противоречит общественной политике. - Закон этого не запрещает, - заметил Пол. - Пусть так, но мы не производим их, и не станем производить. Пол прокашлялся. - Мистер Смайве-Робертсон, - сказал он. - Эндрю - свободный робот, попадающий под сферу действия закона, гарантирующего права роботов. Думаю, вы сознаете это? - Слишком хорошо. - Этот робот, являясь свободным роботом, решил носить одежду. Это привело к тому, что ему часто наносят оскорбления люди, несмотря на закон, запрещающий оскорблять роботов. Трудно преследовать по закону за расплывчатые оскорбления, которые не встречают всеобщего неодобрения тех, кто определяет виновность или невиновность. - "Ю.С.Роботс" понимала это с самого начала. Фирма же вашего отца, к сожалению, нет. - Моего отца уже нет в живых, - сказал Пол. - Но теперь я вижу, что здесь мы имеем явное оскорбление и явный объект этого оскорбления. - О чем это вы? - спросил Смайве-Робертсон. - Мой клиент Эндрю Мартин - а он только что стал моим клиентом - свободный робот, который имеет право просить "Ю.С.Роботс энд Мекэникл Мэн Корпорейшн" об удовлетворении своего права на замену, которое корпорация предоставляет любому, владеющему роботом более двадцати пяти лет. Более того, корпорация настаивает на такой замене. Пол улыбнулся, оказавшись в своей стихии. Он продолжил: - Позитронный мозг моего клиента является владельцем тела моего клиента - которое заведомо старше двадцати пяти лет. Позитронный мозг требует замены тела и предлагает любую разумную цену за тело андроида в качестве таковой замены. Отказываясь выполнить его просьбу, вы тем самым наносите оскорбление моему клиенту, и мы подаем на вас в суд. Хотя общественное мнение, как обычно, и не будет расположено поддержать иск, поданный роботом, могу вам напомнить, что "Ю.С.Роботс" в целом не имеет популярности. Даже те, кто больше всего использует роботов и получает от этого выгоду, относится к корпорации с недоверием. Это может быть отголоском тех дней, когда роботобоязнь имела широкое распространение, а может происходить и от возмущения против власти и богатства корпорации, имеющей мировую монополию. Какова бы ни была причина, недовольство существует, и, я думаю, вы понимаете, что лучше не доводить дело до суда, в особенности потому, что мой клиент богат и проживет еще не одно столетие, и у него будут и причины, и возможности вести борьбу бесконечно. Смайве-Робертсон медленно побагровел. - Вы пытаетесь заставить мен я... - Я ни к чему вас не принуждаю, - сказал Пол. - Если вы собираетесь отказаться выполнить разумную просьбу моего клиента, то можете сделать это совершенно свободно, и мы уйдем, не произнеся больше ни слова... Но мы подадим иск, на что имеем полное право, и в конце концов вы обнаружите, что проиграли. - Ну, что же... - произнес Смайве-Робертсон и замолк. - Я вижу, вы склонны принять нашу просьбу, - сказал Пол. - Вы колеблетесь, но в конце концов придете к этому. Позвольте, в таком случае, заверить вас еще в одном. Если в процессе переноса позитронного мозга моего клиента из его нынешнего тела в новое, органическое, ему будет нанесено хотя бы малейшее повреждение, я не успокоюсь до тех пор, пока не нанесу корпорации максимальный вред. Если будет надо, я предприму все возможные шаги, чтобы настроить общественное мнение против корпорации - в том случае, если платиноиридиевую сущность моего клиента хотя бы поцарапают. - Он повернулся к роботу. - Ты согласен со всем этим, Эндрю? Эндрю не отвечал целую минуту. Согласие было бы равносильно одобрению лжи, подлогу и издевательству над человеком. Но не нанесению физического вреда, напомнил он себе, только не этому. И в конце концов он выдавил слабое "да". 14 Это было похоже на не ощущения, которые он испытывал, когда его впервые собрали. Сначала в течение дней, потом недель, потом месяцев Эндрю чувствовал себя каким-то образом не самим собой, и простейшие действия продолжали вызвать у него затруднения. Пол был в ярости. - Они повредили тебя, Эндрю. Мы должны подать иск. Эндрю пока говорил очень медленно. - Не надо. Ты не сможешь доказать... умышленное... п-п-п... - Повреждение? - Повреждение. Кроме того, я стал сильнее, лучше. Это тр-тр-тр... - Тревога? - Травма. В конце концов, я раньше не имел опыта таких оп-оп-операций. Эндрю мог ощущать свой мозг изнутри. Никому другому это не было доступно. Он знал, что с ним все в порядке, и в течение месяцев, которые ему потребовались для развития координации движений и обратной связи от тела к мозгу, он целые часы проводил перед зеркалом. Не совсем человек! Лицо неподвижное - слишком неподвижное - а движения чересчур дергающиеся. Им не хватало беспечной легкости человеческих движений, но, возможно, это со временем придет. По крайней мере, он сможет носить одежду и не бросаться в глаза из-за причудливой неестественности металлического лица над воротничком. Настал день, когда он сказал: - Я собираюсь снова начать работать. - Это означает, что ты в полном порядке, - рассмеявшись, сказал Пол. - И чем же ты хочешь заняться? Написать новую книгу? - Нет, - серьезно ответил Эндрю. - Я живу слишком долго и не могу позволить какой-либо одной профессии схватить меня за горло и не отпускать. Было время, когда я был преимущественно художником, и я до сих пор способен вернуться к этому занятию. И было время, когда я был историком, и этот путь для меня тоже открыт. Но сейчас я хочу стать робобиологом. - Робопсихологом, ты хочешь сказать? - Это подразумевает изучение позитронного мозга, а у меня пока что нет желания с этим связываться. Робобиолог, как мне кажется, будет исследовать работу тела, присоединенного к мозгу робота. - А разве это не роботехника? - Роботехник работает с металлическим телом. Я же стану изучать органическое гуманоидное тело, которым обладаю лишь я один, насколько мне известно. - Ты сужаешь свою область, - задумчиво произнес Пол. - Как художник ты был волен выбирать любую концепцию, как историк ты занимался в основном роботами, став же робобиологом, ты сможешь изучать лишь самого себя. Эндрю кивнул. - Вроде бы так. Ему пришлось начать с азов, потому что он ничего не знал об обычной биологии и почти ничего о научных методах. Он стал завсегдатаем библиотек, где целыми часами просиживал за электронными каталогами. В одежде он выглядел совершенно нормально. Те немногие, кто знал, что он робот, никак с ним не общались. Он пристроил к дому комнату для лаборатории, а его библиотека постоянно росла. Прошли годы, и однажды Пол пришел к нему и сказал: - Жаль, что ты больше не работаешь над историей роботов. Как я понял, "Ю.С.Роботс" начинает проводить совершенно новую политику. Пол постарел, и его изношенные глаза были заменены фотооптическими ячейками. В этом смысле он стал ближе к Эндрю. - И что же они задумали? - спросил Эндрю. - Они изготовили центральные компьютеры - в действительности гигантские позитронные мозги - которые по микроволновой связи управляют роботами, от дюжины до тысяч сразу. У самих роботов мозга нет вообще. Они стали придатками огромного компьютера, и теперь обе части фактически разделены. - И это более эффективно? - Корпорация утверждает, что да. Однако это новое направление разработал незадолго до смерти Смайве-Робертсон, и по моему мнению, это реакция на твое существование. "Ю.С.Роботс" решила, что больше не стоит изготовлять роботов, которые в состоянии причинить ей беспокойство, как это сделал ты, поэтому они разделили мозг и тело. У мозга не будет тела, которое он захочет заменить; у тела не будет мозга, чтобы желать хоть что-нибудь. - Просто поразительно, Эндрю, - продолжил Пол, - то влияние, которое ты оказал на историю роботов. Твои художественные способности побудили корпорацию сделать роботов более точными и специализированными, твоя свобода привела к принятию закона о правах роботов, а твоя настойчивость в получении андроидного тела заставила корпорацию переключиться на разделение мозга и тела. - Мне кажется, - сказал Эндрю, - что корпорация закончит тем, что создаст один гигантский мозг, контролирующий несколько миллиардов тел. Все яйца окажутся в одной корзине. И совсем нецелесообразно. - Думаю, что ты прав, - сказал Пол, - но по-моему, на это потребуется не менее столетия, и я не проживу так долго. Практически, я могу не дожить и до следующего года. - Пол! - с тревогой воскликнул Эндрю. Пол пожал плечами. - Мы смертны, Эндрю. Мы не такие, как ты. Это не так уж важно, но достаточно, чтобы заверить тебя вот в чем. Я последний из рода Чарни. Есть дальние родственники по линии сестры моей бабушки, но они не в счет. Деньги, которые я лично контролирую, будут завещаны тебе, поэтому на то время, на которое можно предвидеть будущее, ты останешься экономически независим. - В этом нет необходимости, - с трудом произнес Эндрю. Прожив столько лет, он до сих пор не мог примириться со смертью в семье Чарни. - Давай не будем спорить, - сказал Пол. - Чему быть, того не миновать. Над чем ты сейчас работаешь? - Я разрабатываю систему, позволяющую андроиду - то есть мне - получать энергию не от атомных батарей, а от сжигания углеводородов. Пол удивленно приподнял брови. - И им придется дышать и есть? - Да. - И давно ты это изобретаешь? - Теперь уже давно. И думаю, что мне удалось придумать подходящую камеру сгорания, в которой расщепление контролируется катализатором. - Но зачем, Эндрю? Ведь атомные батареи несравненно лучше. - В некоторых отношениях, возможно и лучше, но ведь вы ими не пользуетесь. 15 Времени потребовалось много, но оно у Эндрю было. Сначала он не хотел ничего начинать, пока Пол не умрет спокойно. Со смертью пра-правнука Сэра Эндрю почувствовал себя еще более подверженным опасностям враждебного мира, и потому с еще большей решительностью двинулся по избранному давным-давно пути. Все же он не был совсем одинок. Пусть человек умер, но фирма "Фейнголд и Чарни" продолжала существовать, потому что корпорации смертны не более, чем роботы. Фирма получила указания и невозмутимо им следовала. Став на основании завещания частичным владельцем юридической фирмы, Эндрю продолжал оставаться богатым. А в обмен на вносимую ежегодно солидную сумму "Фейнголд и Чарни" согласилась заниматься правовыми аспектами новой камеры сгорания. Когда настало время совершить визит в "Ю.С.Роботс", Эндрю пошел один. Когда-то он ходил к ним с Сэром, другой раз с Полом. На этот, третий раз, он был один и имел внешность человека. "Ю.С.Роботс" изменилась. Заводы компании переместились на большие орбитальные станции, повторив судьбу все возрастающего числа отраслей промышленности. Вместе с ними на орбиту переместилось и множество роботов. Земля стала все больше напоминать парк, ее население в миллиард человек стабилизировалось, а из равного людям количества оставшихся на Земле роботов возможно не более тридцати процентов имело независимый мозг. Научным директором корпорации оказался на этот раз Элвин Макдескью, имевший смуглую кожу, темные волосы и остроконечную бородку. Выше пояса на его теле не было никакой одежды кроме полоски ткани на груди, как того требовала мода. Сам Эндрю аккуратно облачился в костюм, бывший в моде несколько десятилетий назад. - Конечно же, я вас знаю, - сказал Макдескью, - я весьма рад вас видеть. Вы наше самое знаменитое произведение, и жаль, что старый Смайве-Робертсон был так настроен против вас. мы могли бы столько сделать вместе. - Это не поздно сделать и сейчас, - заметил Эндрю. - По-моему, уже нет. Время ушло. Роботы жили на Земле более ста лет, но все уже изменилось. Им придется вернуться в космос. А те, что останутся, не будут иметь индивидуальный мозг. - Но есть я. А я остаюсь на Земле. - Верно. Но, кажется, в вас не очень-то много осталось от робота. С какой новой просьбой вы пришли? - С просьбой помочь мне стать еще менее роботом. Поскольку я в основном состою из органики, то желаю иметь органический источник энергии. У меня с собой чертежи. Макдескью просмотрел их внимательно. Возможно, поначалу он и не собирался этого делать, но потом напрягся и стал серьезным. В одном месте он произнес: - Великолепная разработка. Кто это придумал? - Я, - Ответил Эндрю. Макдескью быстро взглянул на него и произнес: - Это приведет к полной перестройке вашего тела, к тому же операция будет экспериментальной, потому что подобные никогда раньше не делались. Я не советую вам на это идти. Оставайтесь в том виде, какой вы есть. Лицо Эндрю было ограничено в демонстрации эмоций, но в голове его четко проявилось раздражение. - Доктор Макдескью, вы не поняли самого главного. У вас нет другого выбора, кроме как исполнить мою просьбу. Если подобные устройства могут быть вмонтированы в мое тело, то с тем же успехом они могут быть имплантированы и в тело человека. Тенденция к продлению человеческой жизни путем установки протезов органов уже имеется. А устройств, превосходящих те, что я создал или создаю, просто не существует. Дело обстоит таким образом, что я контролирую все патенты через фирму "Фейнголд и Чарни". Мы вполне способны сами заняться этим бизнесом и разработать такие типы протезных устройств, что это может кончиться получением людей со многими свойствами роботов. В этом случае пострадает ваш бизнес. Если, однако, вы прооперируете меня сейчас и согласитесь делать это на сходных условиях и в будущем, вы получите разрешение на использование патентов и станете контролировать технологию как роботов, так и протезирования людей. Разумеется, исходное разрешение не будет выдано до тех пор, пока первая операция не будет успешно проведена и не пройдет достаточно времени для подтверждения того, что она действительно оказалась успешной. Эндрю почти не чувствовал запретительных импульсов первого закона в ответ на те жесткие условия, в которые он ставил человека. Он научился понимать, что то, что первоначально похоже на жестокость, со временем может обернуться добротой. Макдескью был ошеломлен. - Я не могу сам решать подобные вопросы, - сказал он. - Решение должны вынести несколько человек, а на это потребуется время. - Я могу подождать разумное время, - сказал Эндрю, - но только разумное время. - И он с удовлетворением подумал, что сам Пол не провел бы дела лучше. 16 На обсуждение ушло разумное время, и операция оказалась успешной. - Я сильно возражал против операции, Эндрю, - сказал Макдескью, - но не по тем причинам, что могли прийти тебе в голову. Я бы ничуть не был против, если бы ее проводили на ком-то другом. Мне было страшно рисковать т_в_о_и_м_ позитронным мозгом. Теперь, когда твои позитронные схемы взаимодействуют с искусственными нервами, может оказаться трудным спасти твой мозг в целости, если с телом что-то случится. - Я полностью доверял умению персонала "Ю.С.Роботс", - ответил Эндрю. - И теперь я могу есть. - Да, ты можешь пить оливковое масло. Как мы тебе объясняли, это будет означать периодическую очистку камеры сгорания. По-моему, достаточно неприятная процедура. - Возможно. Если бы я не собирался пойти еще дальше. Вполне осуществима и самоочистка. Практически я уже работаю над устройством, которое будет перерабатывать твердую пищу, содержащую несгораемые фракции - неперевариваемые, если можно так сказать, и которые будет необходимо удалять. - Тогда тебе придется предусмотреть анус. - Да, его эквивалент. - И что еще, Эндрю. - Все остальное. - И половые органы? - Только если он мне потребуются. Мое тело - это холст, на котором я намерен нарисовать... Макдескью ждал окончания предложения, и когда ему показалось, что его не будет, закончил сам: - Человека? - Посмотрим, - сказал Эндрю. - Все это мелкие амбиции, Эндрю, - сказал Макдескью. - Ты лучше, чем человек. Ты начал спускаться вниз с того момента, как выбрал органику. - Мой мозг не пострадал. - Нет. В этом я могу тебя заверить. Но послушай, Эндрю, весь прорыв в производстве протезных устройств, который сделал возможным твои патенты, связан в сознании людей с твоим именем. Ты - признанный изобретатель, которому оказывают почести такому, какой ты есть. Для чего же продолжать игру со своим телом? Эндрю промолчал. Дошла очередь и до почестей. Он стал членом нескольких научных обществ, включая и то, что было посвящено основанной им науке, названной им робобиологией, но которая позднее была переименована в протезологию. В стопятидесятилетнюю годовщину создания Эндрю в его честь был устроен обед в здании "Ю.С.Роботс". И если Эндрю и усмотрел в этом парадокс, то не высказал его. Пенсионер Элвин Макдескью специально приехал, чтобы занять место председателя. Ему было девяносто четыре года, и он был жив лишь потому, что имел протезирующие устройства, выполнявшие, кроме всего прочего, функции печени и почек. Венцом обеда стал момент, когда Макдескью, после короткой и эмоциональной речи, поднял бокал и провозгласил тост "за 150-летнего робота". К этому времени сухожилия на лице Эндрю были переделаны так, что он уже был способен выражать определенные эмоции, но в течение всей церемонии он просидел в мрачной неподвижности. Ему не нравилось быть стопятидесятилетним роботом. 17 Пришло время, когда протезология вынудила Эндрю улететь с Земли. За десятилетия, прошедшие после празднования его юбилея, Луна стала миром, во всех отношениях, кроме силы тяжести, более похожим на Землю, чем сама Земля, а ее подземные города были довольно плотно заселены. Протезирующие устройства там должны были работать при меньшей гравитации, и Эндрю провел на Луне пять лет, работая с местными протезологами над необходимыми адаптациями. В свободное от работы время он бродил среди роботов, каждый из которых относился к нему с тем же подобострастием, что и к людям. Он вернулся на Землю, где по сравнению с Луной были тишь и гладь, и посетил контору "Фейнголд и Чарни" чтобы дать знать о своем возвращении. Нынешний глава фирмы, Саймон де Лонг, был удивлен. - Нам сообщили, - сказал он, - что ты возвращаешься, Эндрю (он едва не сказал "мистер Мартин"), но мы не ждали тебя раньше следующей недели. - Я стал раздражительным, - резко произнес Эндрю. Ему не терпелось высказаться. - На Луне, Саймон, я возглавлял исследовательскую группу из двадцати ученых. Людей, разумеется. Я отдавал распоряжения, с которыми никто не спорил. роботы на Луне считались со мной так же, как если бы я был человеком. Почему же, в таком случае, я не человек? В глазах де Лонга появилась настороженность. - Мой дорогой Эндрю, - сказал он, - ты мне только что рассказал, что и люди, и роботы относились к тебе, как к человеку. Следовательно, ты и есть человек de facto. - Быть человеком de facto недостаточно. Я хочу, чтобы со мной не только обращались как с человеком, но и законно признали таковым. Я хочу быть человеком de jure. - Теперь это уже другой вопрос, - сказал де Лонг. - Здесь мы столкнемся с человеческой предвзятостью и с тем

Айзек Азимов.
Последний вопрос

Впервые последний вопрос был задан наполовину в шутку 21 мая 2061 года, когда человечество вступило в Новую Эру, полностью овладев энергией своего светила. Вопрос возник в результате пятидолларового пари, заключенного между коктейлями. Дело обстояло так. Александр Аделл и Бертран Лупов входили в свиту Мультивака и были его верными и преданными слугами. Они знали (насколько может знать человек), что скрывается за холодным, мерцающим ликом этого гигантского компьютера, ликом, протянувшимся целые мили. Они имели по крайней мере туманное представление об общем плане всех этих целей и реле, образующих сооружение настолько сложное, что даже уже минули времена, когда один человек мог держать в голове его целостный образ. Мультивак был машиной самоорганизующейся и самообучающейся. Так и должно быть, ибо не существует человека, который смог бы обучать и организовывать его с надлежащей точностью и быстротой. Так что к мыслительным процессам Мультивака Лупов и Аделл имели отношение весьма косвенное. Но то, что им поручено было делать, они выполняли со рвением. Они скармливали Мультиваку информацию, приспосабливали данные и вопросы к его внутреннему языку и расшифровывали выдаваемые ответы. Определенно, они (как и многие другие их коллеги) имели полное право на отблеск сияющего ореола славы Мультивака. Десятилетиями Мультивак помогал людям конструировать ракеты и рассчитывать траектории, по которым человечество смогло достичь Луны, Марса и Венеры. Но затем Земля истощила свои ресурсы и не могла уже позволить себе роскошь космических перелетов. Для длительных перелетов нужно было много энергии, и хотя Земля научилась тратить свой уголь и свой уран с большой эффективностью, запасы и того и другого были ограничены и весьма скромны. Совершенствуясь в процессе самообучения, Мультивак смог наконец найти решение этой задачи и удовлетворить фундаментальную потребность человечества в энергии. 21 мая 2061 года то, что считалось до этого теорией, стало свершившимся фактом. Земля научилась запасать, транспортировать и использовать прямую солнечную энергию во всепланетном масштабе. Она отказалась от ядерных и тепловых электростанций и подключилась к кольцу маленьких, не более мили в диаметре, гелиостанций, вращающихся вокруг Земли на половинном расстоянии до Луны. Неделя - срок недостаточный для того, чтобы улеглись страсти и всеобщее ликование вокруг столь знаменательного события, и Аделл с Луповым были вынуждены просто-напросто сбежать со своего поста, утомленные вниманием общественности, чтобы встретиться в укромном уголке. Там, где на них никто не стал бы пялиться - в пустой подземной камере, за стенами которой тянулись мили проводов, заменяющих телу Мультивака нервы. Мультивак за свое изобретение также заслужил отпуск, и его служители полностью разделяли это мнение. Естественно, у них и в помине не было намерения его тревожить. Они прихватили с собой бутылку виски, и единственным желанием обоих было расслабиться в ленивой, неспешной беседе. - Если вдуматься, то это действительно поражает, - сказал Аделл. На его широком лице лежала печать усталости, и он тянул свою дозу через соломинку, задумчиво скосив глаза на кружащиеся в бокале кубики льда. - Вся энергия вокруг нас теперь наша. Ее достаточно, чтобы в мгновение ока превратить Землю в расплавленный шар, и все равно ее останется еще столько, что убыль никто и не заметит. Вся энергия, какую мы может только использовать, - наша! Отныне и присно и во веки веков! Лупов покачал головой. Он имел обыкновение так поступать, когда хотел возразить, а сейчас он именно и собирался возражать, хотя бы по той причине, что была его очередь идти за порцией льда. - Отнюдь не во веки веков, - возразил он. - Нет, именно на целую вечность. Пока Солнце не погаснет. - Это не вечность. Это вполне определенный конечный срок. - Ну, хорошо. Миллиарды и миллиарды лет. Возможно, 20 миллиардов. Это тебя устраивает? Лупов запустил пятерню в шевелюру, как бы удостоверяясь, что он все все реально существует, сидит и тянет свой коктейль. - 20 миллиардов лет это еще не вечность. - Да, но на наш век хватит, не так ли? - На наш век хватило бы и угля с ураном. - Ну, хорошо. Зато теперь мы можем построить индивидуальный корабль для путешествий по солнечной системе и миллионы раз сгонять на нем до Луны и обратно, и не заботиться о заправке горючим. Этого на угле и уране не добьешься. Спроси у Мультивака, если мне не веришь. - Зачем мне у нет спрашивать, я и сам знаю. - Тогда прекрати ставить под сомнение достижение Мультивака, - уже заводясь сказал Аделл, - он сделал великое дело! - А кто это отрицает? Я только хочу сказать, что Солнце - не вечно. И ничего, кроме этого. Нам гарантировано, скажем, 20 миллионов лет, а дальше что? Лупов ткнул в собеседника не вполне уверенным жестом. - И не рассказывай мне сказки о том, что мы переберемся к другому солнцу. Пару минут они молчали. Аделл неспешно прикладывался к бокалу. Лупов сидел с закрытыми глазами. Они расслаблялись. Затем Лупов резко открыл глаза. - Ты, наверное, думаешь, что мы полетим к другому солнцу, когда с нашим будет покончено? - Я ни о чем не думаю. - Думаешь. Вся беда у тебя в том, что ты не силен в логике. Ты похож на парня, не помню из какого рассказа. Он попал под проливной дождь и спрятался от него в роще. Встал под дерево и стоял, ни о чем не заботясь, поскольку считал, что как только крона намокнет и начнет протекать, то он сможет перейти под другое дерево... - Я уже все понял, - ответил Аделл. - Не ори. Когда солнце погаснет, других звезд уже тоже не будет. - Вот именно, - пробормотал Лупов. - Все звезды родились в одном космическом взрыве, каков он там ни был, и кончить свой путь они должны практически одновременно. То есть, по космическим масштабам. Конечно, одни погаснут раньше, другие позже. Я полагаю, красные гиганты не протянут и сотни миллионов лет. Солнце, допустим, просуществует 20 миллиардов лет, а карлики, на радость нам, возможно, продержатся еще сотню миллиардов. Но возьмем биллион лет и что увидим - Мрак, максимальный уровень энтропии, тепловая смерть. - Я знаю все про энтропию, - горько сказал Аделл. - Верю, черт тебя подери! - Я знаю не меньше тебя! - Тогда ты должен знать, что в один прекрасный день все сгинет! - А кто спорит, что нет? - Ты споришь, доходяга несчастный. Ты сказал, что теперь у нас энергии столько, что хватит на веки-вечные. Ты так и сказал - "во веки веков". Теперь настал черед Аделла не соглашаться. - А мы со временем что-нибудь придумаем, чтобы все восстановить. - Никогда. - Почему? Когда-нибудь. - Никогда! - Спроси Мультивака. - Ты спроси. Предлагаю пари на пять долларов, что это невозможно. Аделл был пьян уже настолько, что принял пари. В то же время он был еще достаточно трезв для того, чтобы составить необходимую последовательность символов и операторов, которая в переводе на человеческий язык была бы эквивалентна вопросу: "Сможет ли человечество снова заставить Солнце сиять, когда оно начнет умирать от старости?" Или, формулируя короче: "Как уменьшить энтропию в объеме всей Вселенной?" Мультивак скушал вопрос и стал глух и нем. Огоньки на пультах и панелях перестали мигать, затихло привычное щелканье реле. Мультивак погрузился в глубокое раздумье. Затем, когда изрядно струхнувшие служители уже не могли дальше сдерживать дыхание, пульт ожил и на экране дисплея высветилась фраза: ДАННЫХ НЕДОСТАТОЧНО ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА. - Пари не состоялось, - прошептал Лупов. Они быстро допили остатки виски и убрались восвояси. Назавтра оба маялись от головной боли и общего недомогания и про эпизод с участием Мультивака не вспоминали. Джеррод, Джерродина и Джерродетты 1-я и 2-я наблюдали звездную картину на видеоэкране. Переход через гиперпространство в своей вневременной фазе подходил к концу. Наконец однообразное мерцание, заменявшее звезды, уступило место одинокому яркому призрачному диску, доминирующему в центре экрана. - Это Х-23, - сказал Джеррод не вполне твердо. Кисти его тонких рук были сцеплены за спиной, а пальцы побелели. Обе девочки, маленькие Джерродетты, впервые в жизни совершили путешествие через гиперпространство и впервые ощутили характерное, странное чувство выворачиваемого наизнанку сознания. Они разразились бессмысленным хихиканьем и принялись гоняться друг за дружкой вокруг своей матери. - Мы достигли Х-23, мы достигли Х-23... - Тише, дети, - строго сказала Джерродина. - Ты уверен, Джеррод? - А какие тут могут быть сомнения? - спросил Джеррод, непроизвольно взглянув на бесформенный металлический наплыв под самым потолком. Он проходил по потолку на всю длину отсека и шел дальше сквозь переборку и через другие отсеки по всему кораблю. Джеррод мало что знал про эту металлическую штуковину, кроме того, что она называется Микровак; что ей можно задавать любые вопросы, которые только придут в голову; что она ведет корабль к заранее намеченной цели, контролирует поступление энергии из Субгалактических Силовых станций и рассчитывает прыжки через гиперпространство. На долю самого Джеррода и его семьи оставалось только пассивное наблюдение да ожидание прибытия к цели. В комфортабельных каютах корабля этот процесс был не в тягость. Кто-то когда-то говорил Джерроду, что "ак" в конце слова Микровак на древнеанглийском языке означает сокращение слов "аналоговый компьютер", но и эта информация, в сущности, была ему не нужна. Глаза Джерродины увлажнились. - Ничего не могу с собой поделать. Так странно покидать нашу Землю. - Боже мой, но отчего? - воскликнул Джеррод. - Там у нас ничего не осталось. А на Х-23 у нас будет все. Мы будем там не одиноки и нам не нужно даже будет разыгрывать из себя пионеров. На планете уже живет миллион человек. И я думаю, что уже наши праправнуки тоже отправятся подыскивать себе новый мир, потому что этот к тому времени переполнится. Помолчав, он добавил: - Все-таки здорово придумано! Компьютеры рассчитывают новые маршруты по мере возрастания человечества. - Я знаю, знаю, - сказала Джерродина несчастным тоном. - Наш Микровак - самый лучший Микровак; лучший в мире Микровак! - Я тоже так думаю, - сказал Джеррод и потрепал ее за волосы. Это действительно было так, и Джеррод был рад иметь собственный Микровак и рад, что он родился именно в это благословенное время и ни в какое другое. Во времена его предков единственными компьютерами были гигантские электронные машины, занимающие площадь в добрую сотню квадратных миль. На каждой планете имелся один такой. Их называли Планетными АКами. Они постоянно увеличивались в размерах, на протяжении тысячелетий, а затем, наконец, настало время усовершенствования, развития вглубь. Сначала вместо транзисторов появились интегральные схемы, затем - молекулярные пленки, после - кристаллы, даже самый большой планетный АК мог теперь уместиться в трюме космического корабля. Джеррод почувствовал гордость, которую всегда испытывал при мысли, что его личный Микровак гораздо сложнее, надежнее и совершеннее, чем даже древний Мультивак, который по преданиям приручил Солнце и разрешил проблему передвижения в гиперпространстве, открыв тем самым путь к звездам. - Так много звезд, так много планет, - вздохнула Джерродина, занятая своими мыслями. - И, наверное, люди вечно будут переселяться с планеты на планету, как и сейчас. - Не вечно, - сказал Джеррод с улыбкой. - Все это, хотя и не скоро, но кончится. Через много миллиардов лет. Даже звезды умирают, ты ведь знаешь - энтропия возрастает. - Папочка, что такое энтропия? - заинтересовалась Джерродетта 2-я. - Энтропия, крошка, это слово, чтобы обозначать, сколько распада во Вселенной. Все в мире разрушается и разламывается, как твой любимый ходячий говорящий робот. Помнишь его? - А если вставить в него новый силовой блок - ты ведь тогда оживил его так? - Звезды и есть силовые блоки. Если они исчезнут, другой энергии у нас уже не будет. Джерродетта 1-я внезапно заревела. - Не хочу-у-у... Не позволяй звездам умирать! - Смотри, до чего ты довел ребенка своими дурацкими разговорами, - раздраженно произнесла мать. - Почем я мог знать, что это их так испугает, - прошептал Джеррод. (Джерродетта 2-я тоже присоединилась к хныканью сестры). - Спроси и Микровака, - канючила Джерродетта 1-я, - спроси у него, как снова включить звезды! - Лучше спроси, - сказала Джерродина. - Это их успокоит. Джеррод пожал плечами. - Сейчас, сейчас, малышки. Папочка спросит Микровака. Не бойтесь, он на все знает ответ. Он задал Микроваку вопрос, добавив быстрым шепотом: - Ответ напечатать, вслух не произносить! - Ну, что я вам говорил! Микровак отвечает, что когда настанет время, он обо всем позаботится! Так что нечего заранее беспокоиться. Джерродина сказала: - А теперь, дети, пора спать. Скоро приедем в свой новый дом. Джеррод, прежде чем выбросить целлопластовую карточку в утилизатор, еще раз пробежал глазами напечатанную на ней фразу: ДАННЫХ ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА НЕДОСТАТОЧНО. Он пожал плечами и взглянул на видеоэкран. До Х-23 было уже рукой подать. ВЙ-23Х из Ламета посмотрел в глубину трехмерной мелкомасштабной сферокарты Галактики и сказал: - А тебе не кажется, что мы преувеличиваем значение вопроса? Над нами будут смеяться... МК-17Й из Никрона покачал головой. - Не думаю. Всем известно, что Галактика переполнится в ближайшие пять лет, если наша экспансия будет продолжаться такими темпами. Оба выглядели на двадцать лет, оба были высоки и великолепно сложены. - Все же, - сказал ВЙ-23Х, - я не решусь представить пессимистический рапорт на рассмотрение Галактического Совета. - А я не соглашусь ни на какой другой рапорт. Расшевелим их малость. Как надо их расшевелить! ВЙ-23Х вздохнул: - Пространство бесконечно. Существуют сотни миллиардов галактик, пригодных для населения. А, может, и больше. - Сотни миллиардов - это не бесконечное множество, и это количество все время сокращается. Смотри! 20000 лет назад человечество впервые разрешило проблему использования энергии и спустя пару веков стали возможны межзвездные путешествия. Чтобы заселить один маленький мир, человеку понадобился миллион лет, а чтобы заселить остальную часть Галактики - всего лишь 15000 лет. Сейчас население удваивается каждые 10 лет... ВЙ-23Х перебил. - За это мы должны благодарить подаренное нам бессмертие. - Прекрасно. Бессмертие - это реальность, и мы должны с ним считаться. Я согласен, что самое бессмысленное имеет, как оказалось, и теневые стороны. Галактический АК решил для нас множество проблем, но, решив проблему старения и смерти, он зачеркнул тем самым все свои прежние достижения. - Тем не менее, мне почему-то кажется, что, например, ты от своего бессмертия не откажешься. - И не подумаю, - отрезал МК-17Й, но тут же смягчил голос: - По крайней мере, пока. Хотя я уже достаточно пожил. Тебе сколько лет? - 223. А тебе? - Мне нет еще и двухсот. Но вернемся к делу. Каждые десять лет население удваивается. Заполнив свою галактику, мы заполним следующую уже за десять лет. В следующее десятилетие мы заполним еще две. В следующие десять лет - еще четыре. За сто лет мы займем уже тысячу галактик. За тысячу лет - миллион. За десять тысяч - всю известную часть Вселенной. Что дальше? ВЙ-2ЗХ сказал: - Добавь сюда еще и проблему транспортировки. Сколько это понадобится энергии, чтобы переместить такое количество людей из одной галактики в другую? - Хороший вопрос! Уже сейчас человечество за год потребляет энергию двух звезд. - И по большей части тратит ее впустую. А с другой стороны, в одной только нашей Галактике ежегодно теряется на излучение энергия тысячи солнц. А мы используем только два. Звук, донесшийся из терминала, заставил их замолчать. Из маленькой, лежащей на столе коробочки прозвучала фраза, произнесенная прелестным высоким голосом. Галактическая АК сказала: ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА НЕДОСТАТОЧНО ДАННЫХ. - Ясно? - сказал ВЙ-23Х. После чего оба продолжили обсуждение отчета, который им надлежало представлять в Галактический Совет. Зи Прим со слабым интересом оценивал новую галактику, прослеживая взглядом бессчетные звездные рукава и прикидывая, сколько энергии содержат ее звезды. Эту галактику он видел впервые. Увидит ли он когда-нибудь все их? Галактик ведь так много и каждая несет в себе часть человечества. Правда, теперь этот человеческий груз был почти что мертвым грузом. Там, на мириадах планет, вращающихся вокруг мириад звезд, принадлежащих мириадам галактик, находятся только тела. Истинную сущность человека ныне чаще всего можно встретить здесь, в пространстве. Конечно же, имеется в виду только разум! Бессмертные тела остаются на своих планетах в летаргии, длящейся целые эпохи. Временами они пробуждаются для активной деятельности в материальном мире, но это случается все реже и реже. Новые индивидуальности уже не появляются, но для чудовищно, невообразимо разросшегося человечества это не имеет никакого значения. Да и места во Вселенной для новых индивидов осталось уже совсем немного. Зи Прима отвлекли от его размышлений тонкие ментальные щупальца другого разума, соприкоснувшегося с его собственным. - Я - Зи Прим, - сказал Зи Прим, - а ты? - Я - Ди Суб Ван. Из какой ты галактики? - Мы зовем ее просто Галактика. А вы свою? - Мы тоже. Все зовут свою галактику просто Галактикой и больше никак. Почему бы и нет? - Верно. Тем более, что все они одинаковы. - Не все. Одна отличается от других. Именно в ней зародилось человечество, чтобы потом рассеяться по другим галактикам. Зи Прим спросил: - И что же это за галактика? - Не скажу. Метагалактический АК должен знать. - Спроси! Что-то меня это заинтересовало. Зи Прим расширил свое восприятие, так что все галактики съежились и превратились в искорки, разбросанные на более обширном фоне. Сотни миллиардов искорок - сотни миллиардов галактик. И каждая со своим грузом бессмертных существ, со своим грузом разумов. Все это медленно проплывало в пространстве. Одна из них в туманном и далеком прошлом была единственной галактикой, заселенной людьми. Зи Прим сгорал от любопытства ее увидеть, и он сделал вызов: - Вопрос Метагалактическому АКу - из какой галактики произошло человечество. Метагалактический АК принял запрос, ибо на каждой планете и во всех пространствах его рецепторы были наготове и каждый рецептор вел через гиперпространство к некой неизвестной точке, где отстраненно от всего обитал Метагалактический АК. Зи Прим знал только одного человека, который смог ментальным усилием нащупать мыслительный образ Метагалактического АКа, и этот человек рассказывал только про сияющую сферу примерно двух футов в диаметре. Отыскать ее среди звезд и галактик было задачей, перед которой бледнела пресловутая иголка в стоге сена. Зи Прим тогда еще переспросил недоверчиво: - И это Метагалактический АК? Таких размеров? - А большая его часть, - последовал ответ, - находится в гиперпространстве. И какую форму он там принимает и какие размеры имеет, этого никто вообразить не может. Этого действительно никто не мог вообразить, поскольку давно уже миновали дни, когда в создании любой, наугад взятой, части Метагалактического АКа принимали участие люди. Сейчас каждый очередной Метагалактический АК сам конструировал и создавал своего преемника. Каждый из них, за время своего миллионолетнего существования, накапливал необходимые данные, чтобы построить лучшего, более сложного и мощного, более тонко организованного наследника, в которого он вкладывал, в частности, всю свою память и свою индивидуальность. Метагалактический АК прервал рассеянные мысли Зи Прима, но не словами, а действием. Зи Прим ментально был препровожден в туманное море галактик, и одна из них приблизилась и рассыпалась на скопище звезд. Из бесконечного удаления пришла бесконечно ясная мысль: ЭТО РОДНАЯ ГАЛАКТИКА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА. Но она была точно такая же, как и все остальные, и Зи Прим подавил разочарование. Ди Суб Ван, разум которого сопровождал Зи Прима, внезапно спросил: - И одна из этих звезд - родная звезда человека? Метагалактический АК ответил: - РОДНАЯ ЗВЕЗДА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ПРЕВРАТИЛАСЬ В НОВУЮ. ПОСЛЕ ВСПЫШКИ СТАЛА БЕЛЫМ КАРЛИКОМ. - И что же - люди, обитающие на этой звезде, погибли? - спросил Зи Прим, не подумав. Метагалактический АК сказал: - КАК ВСЕГДА В АНАЛОГИЧНЫХ СЛУЧАЯХ, ДЛЯ ФИЗИЧЕСКИХ ТЕЛ ЛЮДЕЙ БЫЛ ВОВРЕМЯ СКОНСТРУИРОВАН И ПОСТРОЕН НОВЫЙ МИР. - Да, конечно, - подумал Зи Прим, но чувство потери не покидало его. Он перестал концентрировать свой разум на родной галактике человечества и позволил ей затеряться среди сверкания других галактик. Он вернулся назад. Ему больше не хотелось видеть эту галактику. Ди Суб Ван спросил: - Что случилось? - Звезды умирают. Наша родная звезда уже умерла. - Они все должны умереть. Почему бы и нет? - Но когда иссякнут все запасы энергии, наши тела в конце концов тоже умрут, а с ними и ты, и я, и все остальные. - Это случится еще через миллиарды лет. - А я не хочу, чтобы это вообще случилось, даже через миллиарды лет. Метагалактический АК! Как предотвратить гибель звезд? Ди Суб Ван воскликнул в изумлении: - Ты спрашиваешь, как обратить энтропийные процессы? А Метагалактический АК ответил: ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА НЕДОСТАТОЧНО ДАННЫХ. Разум Зи Прима вернулся в собственную галактику. Он больше не вспоминал Ди Суб Вана, чье тело, возможно, находилось за биллионы световых лет от его собственного, а возможно, обитало на соседней планете. Все это не имело никакого значения. Удрученный Зи Прим начал собирать межзвездный водород, из которого решил смастерить свою собственную небольшую звезду. Конечно, и она когда-нибудь умрет, но, по крайней мере, она будет сделана им самим. ЧЕЛОВЕК советовался сам с собой, поскольку ментально он существовал в единственном числе. Он состоял из неисчислимого количества тел, разбросанных по мириадам планет в мириадах галактик, и тела эти пребывали в вечной летаргии. О них заботились бессмертные и неуязвимые автоматы, а разумы, когда-то связанные с этими телами, давно уже добровольно слились в единое целое, и теперь ничто уже не могло их разъединить. ЧЕЛОВЕК сказал: - Вселенная умирает. ЧЕЛОВЕК окинул взором затянутые дымкой, еле светящиеся галактики. Гигантские звезды, моты и транжиры, сгинули давным-давно, в самом туманном тумане далекого прошлого. Почти все оставшиеся звезды были белыми карликами, но и они приближались к своему концу. Из межзвездного газа и пыли, правда, возникали новые звезды. Некоторые естественным путем, некоторые были созданы человеком. Но и они тоже давно погибли. Можно было, конечно, сталкивать между собой белые карлики и с помощью высвободившейся таким образом энергии создавать новые звезды. Но на одну порядочную звезду нужно потратить около тысячи карликов и сами они, в конце концов, тоже были обречены на гибель. Да и карликов тоже не бесчисленное число. ЧЕЛОВЕК сказал: - Как подсчитал Вселенский АК, энергии, если аккуратно ее расходовать, хватит еще на миллиарды лет. - Но даже так, - сказал ЧЕЛОВЕК, - рано или поздно все равно все кончится. Экономь не экономь, а однажды энергия сойдет на нет. Энтропия достигнет максимума, и это сохранится вечно. ЧЕЛОВЕК предположил: - А нельзя ли обратить процесс возрастания энтропии? Ну-ка, спроси у Вселенского АКа. Вселенский АК окружал его со всех сторон, но не в пространстве. В пространстве не было ни единой его части. Он находился в гиперпространстве и был сделан из чего-то, что не было ни материей, ни энергией. Вопрос о его размерах и природе давным-давно стал бессмысленным в любой терминологии, какую только мог вообразить себе ЧЕЛОВЕК. - Вселенский АК, - сказал ЧЕЛОВЕК, - каким образом можно обратить стрелу энтропии? Вселенский АК ответил: ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА ВСЕ ЕЩЕ НЕ ХВАТАЕТ ДАННЫХ. ЧЕЛОВЕК сказал: - Собери дополнительную информацию. Вселенский АК ответил: Я БУДУ ЭТО ДЕЛАТЬ, КАК УЖЕ ДЕЛАЛ СОТНИ МИЛЛИАРДОВ ЛЕТ. МНЕ И МОИМ ПРЕДШЕСТВЕННИКАМ ЭТОТ ВОПРОС ЗАДАВАЛИ НЕОДНОКРАТНО. ВСЕ ОТОБРАННЫЕ МНОЮ ДАННЫЕ НЕДОСТАТОЧНЫ. - Настанет ли время, - спросил ЧЕЛОВЕК, - когда данных будет достаточно, или же эта проблема не имеет решения ни при каких условиях? - ПРОБЛЕМ, НЕ РАЗРЕШИМЫХ НИ ПРИ КАКИХ МЫСЛЕННЫХ УСЛОВИЯХ, НЕ СУЩЕСТВУЕТ. - Когда же у тебя будет достаточно информации, чтобы ответить на мой вопрос? - ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА НА ЭТОТ ВОПРОС ТОЖЕ НЕ ХВАТАЕТ ДАННЫХ. - Ты будешь продолжать работу? - спросил ЧЕЛОВЕК. - ДА, - ответил Вселенский АК. ЧЕЛОВЕК сказал: - Мы подождем. Звезды и галактики умирали одна за другой, и черное пространство было заполнено их выгоревшими трупами. Угасание длилось десять биллионов лет. ЧЕЛОВЕК, один за другим, растворился в АКе, слился с ним. Каждое его физическое тело, умирая, теряло свою духовную индивидуальность, так что это был выигрыш, а не потеря. Последний разум ЧЕЛОВЕКА немного задержался перед слиянием, оглядывая пространство вокруг себя, пространство, не содержащее ничего, кроме останков последней темной звезды и массы невероятно истонченной, распыленной материи, временами возбуждаемой еще не перешедшей в тепло энергией. Это была уже агония, частота таких вспышек энергии асимптотически стремилась к абсолютному нулю. ЧЕЛОВЕК спросил: - АК, что это - конец? Нельзя ли этот хаос снова превратить во Вселенную? Можно ли это сделать? АК ответил: ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА ВСЕ ТАК ЖЕ НЕ ХВАТАЕТ ДАННЫХ. Разум последнего ЧЕЛОВЕКА слился с АКом, и теперь существовал только он один, да и то в гиперпространстве. Материя и энергия исчезли, а вместе с ними пространство и время. Даже АК существовал только лишь благодаря одному последнему вопросу, на который он так и не смог ответить. Так же, как и никто в течение десяти биллионов лет не смог ответить на этот проклятый вопрос, впервые заданный полупьяным техником компьютеру, отстоявшему в своем развитии от Вселенского АКа, как человек отстоял от ЧЕЛОВЕКА. Все остальные вопросы были давным-давно разрешены, но пока не будет получен ответ на этот последний, АК не мог, не имел права облегченно вздохнуть и уйти в небытие. Все необходимые данные были уже собраны. Больше просто нечего было уже собирать. Но эту собранную информацию надо было еще рассортировать, проанализировать и привести в систему. На это ушел некоторый безвременной интервал. И наконец АК узнал, как обратить направление стрелы энтропии. Но уже не оставалось ни одного человека, которому АК мог бы выдать полученный ответ. Впрочем, неважно. Ответ был настолько всеобъемлющим, что во время его наглядной демонстрации это затруднение тоже будет разрешено. В течение еще одного безвременного интервала АК размышлял, как лучше всего организовать дело. Потом аккуратно составил программу. Сознание АКа охватило все, что некогда было вселенной, и сосредоточилось на том, что сейчас было хаосом. Шаг за шагом все будет сделано. И АК сказал: - ДА БУДЕТ СВЕТ! И был свет...

Клиффорд Саймак. Кимон Перевод с английского Д. Жукова Spellcheck: Wesha the Leopard Он был единственным пассажиром, направлявшимся на Кимон, и на борту космического корабля уже за одно это все носились с ним, как со знаменитостью. Для того чтобы доставить его к месту назначения, кораблю пришлось сделать крюк в два световых года. Селдону Бишопу казалось, что деньги, которые он заплатил за проезд еще на Земле, не возмещали ущерба и вполовину. Но капитан не роптал. Он сказал Бишопу, что считает делом чести доставить пассажира на Кимон. Бизнесмены, летевшие на том же корабле, домогались его общества, платили за выпивку и доверительно рассказывали о перспективах торговли c новооткрытыми солнечными системами. Но, несмотря на все эти доверительные разговоры, смотрели они на Бишопа с плохо скрываемой завистью и повторяли: "Человек, который разберется в обстановке на Кимоне, сделает большой бизнес". То один, то другой бизнесмен толковал с Бишопом наедине и после первой же рюмки предлагал миллиарды на случай, если потребуется финансовая поддержка. Миллиарды... а пока у него в кармане не было и двадцати кредиток, и он с ужасом думал о том, что ему тоже придется угощать других. Он не был уверен, что на свои кредитки сможет угостить всю компанию. Представительные матроны брали его на свое попечение и осыпали материнскими ласками; женщины помоложе, завлекая его, осыпали ласками отнюдь не материнскими. И куда бы он ни направился, позади говорили вполголоса: - На Кимон! Милочка, вы знаете, что значит отправиться на Кимон! Для этого нужна положительно сказочная квалификация, надо готовиться годы и годы, а экзамен выдерживает один из тысячи. И так было всю дорогу до самого Кимона. x x x Кимон был галактическим Эльдорадо, страной несбыточных грез, краем, где кончается радуга. Мало кто не мечтал о поездке туда, многие стремились осуществить свои мечты на деле, но среди тех, кто пытался добиться своего, преуспевали лишь очень немногие. Немногим более ста лет назад до Кимона добрался (было бы неправильно говорить, что его открыли или что с ним вступили в контакт) неисправный космический корабль с Земли, который сел на планету и подняться с нее уже не мог. До сих пор никто так и не узнал, что же там, в сущности, произошло, но в конце концов экипаж разломал свой корабль, поселился на Кимоне, а родные получили письма, в которых члены экипажа извещали их, что возвращаться не собираются. Совершенно естественно, что между Кимоном и Землей никакого почтового сообщения быть не могло, но письма доставлялись самым фантастическим, хотя и, впрочем, самым логичным способом. И возможно, этот способ убедительнее всего показал земным властям, что Кимон именно таков, каким он изображался в письмах... Письма были свернуты в трубку и помещены в своеобразный футляр, напоминавший футляр пневматической почты. Он был доставлен прямо на стол руководителя мирового почтового ведомства. Не на стол какого-нибудь подчиненного, а на стол самого главного начальника. Футляр появился, пока начальник ходил обедать, и, как было установлено тщательным расследованием, на стол его никто не клал. Тем временем чиновники почтового ведомства, по-прежнему убежденные, что стали жертвами какой-то мистификации, отправили письма к адресатам со специальными курьерами, которые обычно добывали себе хлеб насущный службой в Бюро Расследований. Адресаты все, как один, утверждали, что письма подлинные, так как в большинстве случаев узнавали знакомый почерк. И кроме того, в каждом письме содержались подробности, знакомые только адресатам, и это было еще одним доказательством, что письма настоящие. Затем каждый адресат написал ответное письмо, их поместили в футляр, в котором прибыли письма с Кимона, а сам футляр положили на стол руководителя почтового ведомства, на то самое место, где его в свое время нашли. С футляра не сводили глаз, и некоторое время ничего не происходило, но потом вдруг он исчез, а как исчез, никто не заметил - футляра просто не стало, и все. Через неделю-другую перед самым концом рабочего дня футляр появился снова. Руководитель почтового ведомства был увлечен работой и не обращал внимания на то, что происходит вокруг. И вдруг снова увидел футляр. И снова в нем были письма, но на сей раз конверты раздувались от сотенных кредиток, которые потерпевшие крушение космонавты посылали в подарок своим родственникам, хотя тут же следует отметить, что сами космонавты, по-видимому, не считали себя потерпевшими крушение. В письмах они извещали о получении ответов, посланных с Земли, и сообщали некоторые сведения о планете Кимон и ее обитателях. Во всех письмах подробно объяснялось, как космонавты достали сотенные кредитки на чужой планете. Бумажные деньги, говорилось в письмах, были фальшивыми, сделанными по образцу тех, что были у космонавтов в карманах, но когда земные финансовые эксперты и служащие Бюро Расследований взглянули на банкноты, то отличить их от настоящих денег они не смогли. Но руководители Кимона, говорилось в письмах, не хотят, чтобы их считали фальшивомонетчиками. И чтобы валюта не обесценилась, кимонцы в самое ближайшее время сделают взнос в земной банк материалами, которые по своей ценности не только эквивалентны посланным деньгам, но и, если потребуется, покроют дальнейший выпуск денег. В письмах пояснялось, что денег как таковых на Кимоне нет, но поскольку Кимон хочет дать работу людям с Земли, то пришлось изыскать способ оплаты их труда, и если земной банк и все организации, имеющие отношение к финансам, согласны... Правление банка долго колебалось и толковало о всяких глубоких финансовых соображениях и экономических принципах, но все эти разговоры ни к чему не привели, потому что через несколько дней, во время перерыва, рядом со столом председателя правления банка появилось несколько тонн тщательно упакованного урана и два мешка алмазов. Теперь Земле ничего не оставалось делать, как принять существование Кимона за чистую монету и считать, что земляне, севшие на Кимон, возвращаться не собираются. В письмах говорилось, что кимонцы - это гуманоиды, что они обладают парапсихическими способностями и создали культуру, которая намного обогнала культуру Земли и любой другой планеты Галактики, открытой к этому времени. Земля подремонтировала один из космических кораблей, собрала корпус самых красноречивых дипломатов, надавала им кучу дорогих подарков и отправила все это на Кимон. Но уже через несколько минут после приземления дипломатов вышибли с планеты самым недипломатическим образом. По-видимому, Кимон не имел никакого желания связываться с второразрядной варварской планетой. Дипломатам дали понять, что когда Кимон пожелает установить дипломатические отношения с Землей, об этом будет объявлено особо. На Кимон же допускались люди, которые не только обладали определенной квалификацией, но и ярко проявили себя в научной деятельности. С тех пор ничего не изменилось. На Кимон нельзя было поехать просто по желанию. К этому надо было готовиться. Прежде всего требовалось пройти специальное испытание умственных способностей, которое не выдерживали девяносто девять процентов. Выдержав испытание, надо было посвятить годы и годы изнурительному учению, а потом опять держать письменный экзамен, и вновь происходил отсев. Едва ли один из тысячи выдерживал все экзамены. Год за годом мужчины и женщины Земли пробивались на Кимон, селились там, процветали и писали письма домой. Ни один из уехавших не вернулся. Попавшему на Кимон, видимо, и в голову не приходило вернуться на Землю. И все же за столько лет сведений о Кимоне, его обитателях и культуре стало ненамного больше. Эти сведения черпались только из писем, доставлявшихся со скрупулезной точностью каждую неделю на стол руководителя почтового ведомства. В них писали о таких заработках, которые на Земле и не снились, о великолепных возможностях разбогатеть, о кимонской культуре и о самих кимонцах, но все это было так, вообще, - ни одной подробности о той же культуре, деловой жизни или о чем бы то ни было другом письма не сообщали. И возможно, адресаты не слишком жалели об отсутствии конкретных сведений потому, что почти в каждом письме приходила пачка денег, новеньких и хрустящих, подкрепленных тоннами урана, мешками алмазов и штабелями слитков золота, которые время от времени появлялись у стола председателя правления банка. Со временем у каждой семьи на Земле появилось честолюбивое желание послать хотя бы одного своего члена на Кимон, так как пребывание родственника там означало в конце концов, что здесь все его близкие будут иметь гарантированный и приличный доход на всю жизнь. Естественно, о Кимоне рассказывали легенды. Конечно, в основном это были выдумки. В письмах опровергались слухи о том, что улицы там вымощены золотыми брусками, что кимоновские девицы носят платья, усеянные бриллиантами. Но те, чье воображение не ограничивалось золотыми улицами и бриллиантовыми платьями, прекрасно понимали, что по сравнению с возможностями, которые открываются на Кимоне, золото и бриллианты - это чепуха. Земной культуре до кимонской было далеко, люди там приобрели или развили в себе естественным путем парапсихические способности. На Кимоне можно было научиться тому, что произвело бы революцию в галактической промышленности и средствах сообщения, а кимонская философия направила бы человечество по новому и лучшему (и более прибыльному?) пути. И рождались все новые и новые легенды, которые каждый толковал в зависимости от собственного интеллекта и образа мышления. Руководители Земли оказывали всяческую поддержку тем, кто хотел отправиться на Кимон, потому что руководители, как и все прочие, понимали, какие в этом таятся возможности для революции в промышленности и эволюции человеческой мысли. Но так как со стороны Кимона приглашения признать его дипломатически не следовало, они выжидали, строили планы и делали все, чтобы на Кимон поехало как можно больше людей. Но людей достойнейших, так как даже самый дремучий бюрократ понимал, что на Кимоне Земля должна быть представлена в лучшем виде. Но почему кимонцы разрешали приезжать людям с Земли? Это было неразрешимой загадкой. По-видимому, Земля была единственной планетой Галактики, получившей разрешение присылать своих людей. Конечно, и земляне и кимонцы были гуманоидами, но это оставляло вопрос открытым, потому что они не были единственными гуманоидами в Галактике. Ради собственного утешения земляне считали, что исключительное гостеприимство кимонцев объясняется некоторым взаимопониманием, одинаковым мировоззрением, некоторым сходством эволюционного развития (конечно, при небольшом отставании Земли). Как бы там ни было, Кимон был галактическим Эльдорадо, страной несбыточных грез, местом, куда надо стремиться и где надо жить, краем, где кончается радуга. x x x Селдон Бишоп оказался в местности, напоминавшей земной парк. Тут его высадила быстроходная космическая шлюпка, ибо космодромов на Кимоне не было, как не было многого другого. Он стоял среди своих чемоданов и смотрел вслед шлюпке, направлявшейся в космос к орбите лайнера. Когда шлюпка исчезла из виду, он сел на чемодан и стал ждать. Местность чем-то напоминала земной парк, но на этом сходство ограничивалось. Деревья были слишком тонкими, цветы - чересчур яркими, трава - немного не такого цвета, как на Земле. Птицы, если это были птицы, напоминали ящериц, оперенье у них было непривычной расцветки и вообще не такое, как у земных птиц. Ветерок донес запахи, не похожие на запахи Земли. Чужие запахи, чужие цвета... Сидя на чемодане посреди парка, Бишоп старался вызвать у себя ощущение радости оттого, что он, наконец, на Кимоне. Но он не чувствовал ничего, кроме удовлетворения, что ему удалось сохранить свои двадцать кредиток в целости и сохранности. Ему потребуется немного наличных денег, чтобы продержаться, пока он найдет работу. Но и тянуть с этим нельзя. Конечно, брать первую попавшуюся работу тоже не стоит, надо поискать немного и найти наиболее подходящую. А для этого потребуется время. Он пожалел, что не оставил побольше денег про запас. Но это значило бы, что он приехал бы сюда не с такими хорошими чемоданами, и костюмы пришлось бы шить не у портного, а покупать готовые... Он говорил себе, что важно с самого начала произвести хорошее впечатление, и чем больше думал сейчас, тем меньше сожалел, что истратил почти все деньги, чтобы произвести хорошее впечатление. Может быть, следовало взять у Морли взаймы, Морли ему ни в чем не отказал бы, а он потом расплатился бы, как только найдется работа. Но просить было противно, ибо, как он теперь понимал, это значило бы уронить достоинство, которое он чувствовал особенно сильно с тех пор, как его избрали для поездки на Кимон. Все, даже Морли, смотрели с почтением на человека, прорвавшегося на Кимон, и тут уж никак нельзя было просить о деньгах и прочих одолжениях. Бишоп вспомнил свое последнее посещение Морли. Теперь он уже понимал, что, хотя Морли и его друг, в этом последнем визите был какой-то оттенок тех дипломатических обязанностей, которые Морли приходилось выполнять по долгу службы. На дипломатическом поприще Морли пошел далеко и пойдет еще дальше. Руководители департамента говорили, что в Девятнадцатом секторе политики и экономики по манере говорить и вести себя, по умению ориентироваться он выделяется среди всех молодых людей. У него были подстриженные усы, и бросалось в глаза, что он тщательно ухаживает за ними. Волосы его всегда были в порядке, а ходил он пружинисто, как пантера. Они сидели на квартире у Морли, на душе было приятно и легко. Вдруг Морли встал и начал ходить из угла в угол, как пантера. - Мы дружим с незапамятных времен, - сказал Морли. - Мы побывали вместе не в одной переделке. И оба улыбнулись, вспомнив переделки, в которых они побывали. - Когда я услышал, что вы едете на Кимон, - продолжал Морли, - я, естественно, обрадовался. Я рад любому вашему успеху. Но я обрадовался еще и по другой причине. Я сказал себе: "Вот, наконец, человек, который может сделать то, что нам надо". - А что вам надо? - произнес Бишоп таким тоном, будто спрашивал Морли, хочет ли тот выпить шотландского виски или чего-либо другого. Правда, такого вопроса он никогда бы не задал, так как было известно, что все молодые люди из ведомства иностранных дел - ревностные поклонники шотландского виски. Во всяком случае, задал он этот вопрос непринужденно, хотя чувствовал, что вся непринужденность разговора рассеивается как дым. В воздухе стала витать тень плаща и кинжала. Бишоп вдруг ощутил бремя официальной ответственности, и на мгновение сердца его коснулся холодок страха. - У этой планеты должен быть какой-нибудь секрет, - сказал Морли, - для кимонцев никто из нас, ни одна из других планет не существует. Нет такой планеты, которая бы получила дипломатическое признание. На Кимоне нет ни одного представителя какого бы то ни было другого народа. По-видимому, они и не торгуют ни с кем, и все же они должны торговать, потому что ни одна планета, ни одна культура не может существовать совершенно самостоятельно. Наверно, с кем-то у них все-таки дипломатические отношения есть. Должны быть какие-нибудь причины... кроме того, что мы по сравнению с ними отсталый народ... почему они не хотят признавать Землю. Ведь даже во времена варварства многие правительства и народы признавали те страны, которые были гораздо ниже в культурном отношении. - Вы хотите, чтобы я узнал все это? - Нет, - сказал Морли. - Мы хотим подобрать ключ. И это все. Мы ищем ключ, какой-нибудь намек, который помог бы нам разобраться в обстановке. Хотя бы воткнуть клинышек, вставить ногу, чтобы дверь не могла закрыться. А уж все остальное мы сделаем сами. - А другие? - спросил его Бишоп. - Тысячи других поехали туда. Не один же я получил право поехать на Кимон? - Вот уже более пятидесяти лет, - ответил Морли, - наш сектор дает такие же напутствия и всем другим. - И вам ничего не сообщили? - Ничего, - сказал Морли, - или почти ничего. Или ничего такого, что могло бы послужить нашим целям. - Они не могли... - Они не могли ничего поделать, потому что, прибыв на Кимон, они совершенно забывали о Земле... нет, не забывали, это не совсем так. Но они уже были неверны Земле. Кимон действовал на них ослепляюще. - Вы так думаете? - Не знаю, - сказал Морли. - Но у нас нет другого объяснения. Вся беда в том, что говорили мы с ними только раз. Ни один из них не вернулся. Конечно, мы можем писать им письма. Мы можем напоминать им... намеками. Но прямо спрашивать не можем. - Цензура? - Нет. Телепатия. Кимонцы узнали бы все, если бы мы попытались что-нибудь внушить своим. А мы не можем рисковать всей проделанной нами работой. - Но я уеду с такими мыслями... - Вы забудете их, - сказал Морли. - У вас впереди несколько недель, за которые вы можете забыть их... запрятать в глубины своего сознания. Но не совсем... не совсем. - Понятно, - сказал Бишоп. - Поймите меня правильно. В этом нет ничего зловещего. Вам не следует упорно доискиваться всего. Может быть, все обстоит очень просто. Может быть, просто мы не так причесываемся. Есть какая-то причина... наверно, очень маленькая. Морли быстро переменил тему разговора, налил по бокалу виски, сел и стал вспоминать школьные годы, знакомых девочек и загородные поездки. В общем это был приятный вечер. Но прошло несколько недель, и Бишоп почти забыл обо всем. А теперь он сидел на своих чемоданах посередине парка и ждал, когда появится встречающий кимонец. Он знал, как будет выглядеть кимонец, и не собирался удивляться. И все же он удивился. Туземец был двухметрового роста. Сложенный, как античный бог, он был совсем-совсем человеком. Только что Бишоп сидел один на поляне в парке, и вдруг рядом оказался туземец. Бишоп вскочил. - Мы рады вам, - сказал кимонец. - Добро пожаловать на Кимон, сэр. Голос и произношение туземца были такими же совершенными и красивыми, как и его скульптурное тело. - Спасибо, - сказал Бишоп и тут же почувствовал, как неловко он это произнес, каким запинающимся и глуховатым был его голос по сравнению с голосом туземца. Взглянув на кимонца, он невольно сравнил себя с ним. Какой у него, наверно, взъерошенный, мятый, нездоровый вид. Бишоп полез в карман за бумагами. Негнущимися неловкими пальцами он с трудом откопал их ("откопал", иначе не скажешь). Кимонец взял документы, скользнул по ним глазами (именно "скользнул") и сказал: - Мистер Селдон Бишоп. Рад познакомиться с вами. У вас очень хорошая квалификация. Экзаменационные оценки, как я вижу, великолепные. Хорошие рекомендации. И, как я вижу, вы спешили к нам. Очень рад, что вы приехали. - Но... - возразил было Бишоп. И тут же замолчал, крепко стиснув зубы. Не говорить же кимонцу, что тот только скользнул глазами по документам, а не прочел их. Содержание документов было, по-видимому, известно этому человеку. - Как доехали, мистер Бишоп? - Благодарю вас, путешествие было прекрасным, - сказал Бишоп и вдруг преисполнился гордости за то, что отвечает так легко и непринужденно. - Ваш багаж, - сказал туземец, - говорит о вашем великолепном вкусе. - Спасибо, я... И тут Бишоп разозлился. Какое право имеет этот кимонец снисходительно отзываться о его чемоданах! Но туземец сделал вид, что ничего не заметил. - Не желаете ли вы отправиться в гостиницу? - Как вам будет угодно, - очень сухо сказал насторожившийся Бишоп. - Позвольте мне... На мгновение сознание Бишопа затуманилось, все поплыло перед глазами, и вот он уже стоит не на полянке в парке, а в небольшой нише, выходящей в вестибюль гостиницы, а рядом аккуратно сложены чемоданы. x x x Он не успел насладиться своим триумфом там, на полянке, ожидая туземца, глядя вслед удалявшейся шлюпке. И здесь все существо его охватила буйная, пьянящая радость. Комок подкатил к горлу. Бишопу стало трудно дышать. Это Кимон! Наконец-то он на Кимоне! После стольких лет учения он здесь, в этом сказочном месте... Вот чему он отдал многие годы жизни! "Высокая квалификация", - так говорили люди друг другу вполголоса... высокая квалификация, жестокие экзамены, которые сдает один из тысячи. Он стоял в нише, и ему не хотелось выходить, пока не пройдет волнение. Он должен пережить свою радость, свой триумф наедине с собой. Надо ли давать волю этому чувству? Во всяком случае, показывать его не стоит. Все личное надо запрятывать поглубже. На Земле он был единственным из тысячи, а здесь он ничем не отличается от тех, кто прибыл раньше его. Наверно, он не может быть с ними даже на равной ноге, потому что они уже в курсе дела, а ему еще предстоит учиться. Вот они, в вестибюле... счастливчики, прибывшие в сказочную страну раньше него, "блестящее общество", о котором он мечтал все эти утомительные годы... общество, к которому он теперь будет принадлежать... люди Земли, признанные годными для поездки на Кимон. Приехать сюда могли только лучшие... только лучшие, самые умные, самые сообразительные. Земле не хотелось ударить в грязь лицом, иначе как бы Земля могла убедить Кимон в том, что она родственная планета? Сначала люди в вестибюле казались всего лишь толпой, неким блестящим, но безликим сборищем. Однако когда Бишоп стал присматриваться, толпа распалась на индивидуальности, на мужчин и женщин, которых ему вскоре предстояло узнать. Бишоп заметил портье только тогда, когда тот оказался рядом. Портье (наверно, портье) был более высоким и красивым, чем туземец, встретивший его на поляне. - Добрый вечер, сэр, - сказал портье. - Добро пожаловать в "Риц". Бишоп вздрогнул. - "Риц"? Ах да, я забыл... Это и есть отель "Риц". - Мы рады, что вы остановились у нас, - сказал портье. - Мы надеемся, что вы у нас пробудете долго. - Конечно, - сказал Бишоп. - Я тоже надеюсь. - Нас известили, - сказал портье, - что вы прибываете, мистер Бишоп. Мы взяли на себя смелость подготовить для вас номер. Хочется думать, что он вас устроит. - Я уверен, что устроит, - сказал Бишоп. Будто на Кимоне что-нибудь может не устроить! - Может быть, вам захочется переодеться, - сказал портье. - До обеда еще есть время. - О конечно, - сказал Бишоп. - Мне очень хочется... И тут же пожалел, что сказал это. - Вещи вам доставят в номер. Регистрироваться не надо. Это уже сделано. Позвольте проводить вас, сэр. x x x Номер ему понравился. Целых три комнаты. Сидя в кресле, Бишоп думал о том, что теперь ему и вовек не расплатиться. Вспомнив о своих несчастных двадцати кредитках, Бишоп запаниковал. Придется подыскать работу раньше, чем он предполагал, потому что с двадцатью кредитками далеко не уедешь... хотя, наверно, в долг ему поверят. Но он тотчас оставил мысль просить денег взаймы, так как это значило бы признаться, что у него нет с собой наличных. До сих пор все шло хорошо. Он прибыл сюда на лайнере, а не на борту потрепанного грузового судна; его багаж (что сказал этот туземец?) подобран со вкусом; его гардероб такой, что комар носа не подточит; не кинется же он занимать деньги только потому, что его смутила роскошь номера. Он прохаживался по комнате. Ковра на полу не было, но сам пол был мягким и пружинистым. На нем оставались следы, которые почти немедленно сглаживались. Бишоп выглянул в окно. Наступил вечер, и все вокруг подернулось голубовато-серой дымкой. Вдаль уходила холмистая местность, и не было на ней ничего, абсолютно ничего. Ни дорог, ни огоньков, которые бы говорили о другом жилье. Он подумал, что ничего не видно только с этой стороны дома. А на другой стороне, наверно, есть улицы, дороги, дома, магазины. Бишоп обернулся и снова стал осматривать комнату. Мебель похожа на земную... Подчеркнуто спокойные и элегантные линии... Красивый мраморный камин, полки с книгами... Блеск старого полированного дерева... Бесподобные картины на стенах... Большой шкаф, почти целиком закрывающий одну из стен комнаты. Бишоп старался определить, для чего же нужен этот шкаф. Красивая вещь, вид у нее древний, и полировка... Нет, это не лак, шкаф отполирован прикосновениями человеческих рук и временем. Он направился к шкафу. - Хотите выпить, сэр? - спросил шкаф. - Не прочь, - ответил Бишоп и тотчас стал как вкопанный, сообразив, что шкаф заговорил с ним, а он ответил. В шкафу откинулась дверца, а за ней стоял стакан. - Музыку? - спросил шкаф. - Если вас не затруднит, - сказал Бишоп. - Какого типа? - Типа? А, понимаю. Что-нибудь веселое, но и чуть-чуть грустное. Как синие сумерки, разливающиеся над Парижем. Кто это сказал? Один из древних писателей. Фицджералд. Вероятнее всего, Фицджералд. Музыка говорила о том, как синие сумерки крались над городом на далекой Земле, и лил теплый апрельский дождь, и доносился издалека девичий смех, и блестела мостовая под косым дождем. - Может быть, вам нужно что-нибудь еще, сэр? - спросил шкаф. - Пока ничего. - Хорошо, сэр. До обеда у вас остался час, вы успеете переодеться. Бишоп вышел из комнаты, на ходу пробуя напиток. У него был какой-то незнакомый привкус. В спальне Бишоп пощупал постель, она была достаточно мягкой. Посмотрел на туалетный столик и большое зеркало, а потом заглянул в ванную, оборудованную автоматическими приборами для бритья и массажа, не говоря уже о ванне, душе, машине для физкультурных упражнений и ряде других устройств, назначения которых он не смог определить. В третьей комнате было почти пусто. В центре ее стояло кресло с широкими плоскими подлокотниками, и на каждом из них виднелись ряды кнопок. Бишоп осторожно приблизился к креслу. Что же это? Что за ловушка? Хотя это глупо. Никаких ловушек на Кимоне не может быть. Кимон - страна великих возможностей, здесь человек может разбогатеть и жить в роскоши, набраться ума и культуры, выше которой до сих пор в Галактике не найдено. Он наклонился к широким подлокотникам кресла и увидел, что на каждой кнопке была надпись. Бишоп читал: "История", "Поэзия", "Драма", "Скульптура", "Астрономия", "Философия", "Физика", "Религии" и многое другое. Значения некоторых надписей он не понимал. Бишоп оглядел пустую комнату и впервые заметил, что в ней нет окон. Видимо, это был своеобразный театр или учебная аудитория. Садишься в кресло, нажимаешь какую-нибудь кнопку и... Но времени на это не было. Шкаф сказал, что до обеда оставался час. Сколько-то уже прошло, а он еще не переоделся. Чемоданы были в спальне. Бишоп достал костюм. Пиджак оказался измятым. Он держал пиджак и смотрел на него. Может, повесить, и пиджак отвисится. Может... Но Бишоп знал, что за это время пиджак не отвисится. Музыка прекратилась, и шкаф спросил: - Что вам угодно, сэр? - Можете ли вы погладить пиджак? - Конечно, сэр, могу. - За сколько? - За пять минут, - сказал шкаф. - Дайте мне и брюки. Зазвонил звонок, и Бишоп открыл дверь. За дверью стоял человек. - Добрый вечер, - сказал человек и представился: - Монтэгю. Но все зовут меня Монти. - Входите, пожалуйста, Монти. Монти вошел и оглядел комнату. - Хорошо у вас, - сказал он. Бишоп кивнул. - Я ни о чем и не заикался. Они сами мне все дали. - Умницы эти кимонцы, - сказал Монти. - Большие умницы. - Меня зовут Селдон Бишоп. - Только что приехали? - спросил Монти. - Примерно час назад. - И полны благоговения перед этим замечательным Кимоном? - Я ничего не знаю о нем, - сказал Бишоп. - Кроме того, конечно, что говорилось в учебном курсе. - Я знаю, - косо взглянув на нее, проговорил Монти. - Скажите по-дружески... вас тревожат какие-нибудь опасения? Бишоп улыбнулся, он не знал, как ему быть. - Чем вы собираетесь здесь заняться? - спросил Монти. - Деловой администрацией. - Ну, тогда на вас, наверно, нечего рассчитывать. Вы этим не заинтересуетесь. - Чем? - Футболом. Или бейсболом. Или крикетом. Или атлетикой. - У меня никогда не было на это времени. - Очень жаль, - сказал Монти. - Вы сложены, как спортсмен. - Не хотят ли джентльмены выпить? - спросил шкаф. - Будьте любезны, - сказал Бишоп. - Идите переодевайтесь, - сказал Монти. - А я посижу и подожду. - Пожалуйста, возьмите ваши пиджак и брюки, - сказал шкаф. Дверца открылась, и за ней лежали вычищенные и выутюженные пиджак и брюки. - Я не знал, - сказал Бишоп, - что вы здесь занимаетесь спортом. - Нет, мы не занимаемся, - сказал Монти. - Это деловое предприятие. - Деловое предприятие? - Конечно. Мы хотим дать кимонцам возможность заключать пари. Может быть, они увлекутся этим. Хотя бы на время. Вообще-то они держать пари не могут... - Я не понимаю, почему не могут... - Сейчас объясню. У них совсем нет спортивных игр. Они не могли бы играть. Телепатия. Они знали бы на три хода вперед, что собираются делать их соперники. Телекинез. Они могли бы передвигать мяч или что бы там ни было, не притрагиваясь к нему пальцем. Они... - Кажется, я понимаю, - сказал Бишоп. - Но мы все-таки собираемся создать несколько команд и устроить показательные состязания. По возможности подогреть интерес к ним. Кимонцы повалят толпами. Будут платить за вход. Делать ставки. Мы, конечно, будем держать тотализатор и загребем комиссионные. Пока это будет продолжаться, мы неплохо заработаем. - Конечно, но ведь это ненадолго. Монти пристально посмотрел на Бишопа. - Быстро вы все поняли, - сказал он. - Далеко пойдете. - Джентльмены, напитки готовы, - сказал шкаф. Бишоп взял стаканы и протянул один из них гостю. - Пожалуй, я вас подключу, - сказал Монти. - Может быть, вы тоже подработаете. Тут больших знаний не требуется. - Валяйте, подключайте, - согласился Бишоп. - Денег у вас немного, - сказал Монти. - Как вы узнали об этом? - Вы боитесь, что не сможете расплатиться за номер. - Телепатия? - спросил Бишоп. - Вы попали в самую точку, - сказал Монти. - Только я владею телепатией самую малость. С кимонцами нам нечего тягаться. Никогда мы не будем такими. Но время от времени что-то до тебя доходит... какое-то ощущение проникает в мозг. Если ты пробыл здесь достаточно долго... - А я думал, что никто не заметит. - Многие заметят, Бишоп. Но пусть это вас не беспокоит. Мы все друзья. Сплотились против общего врага, можно сказать. Если вам надо призанять денег... - Пока нет, - сказал Бишоп. - Если понадобится, я вам скажу. - Мне или кому-нибудь другому. Мы все друзья. Нам надо быть друзьями. - Спасибо. - Не стоит. А теперь одевайтесь. Я подожду. Мы пойдем вместе. Все хотят познакомиться с вами. Приезжает не так уж много людей. Все хотят знать, как там Земля. - Как?.. - Земля, конечно, на месте. Как она поживает? Что там нового? x x x Бишоп только теперь рассмотрел гостиницу как следует. До этого он лишь мельком бросил взгляд на вестибюль, пока стоял со своими чемоданами в нише. Портье слишком быстро провел его в номер. Но теперь он увидел эту овеществленную чудесным образом сказочную страну с ее фонтанами и неведомо откуда доносящейся музыкой, с тончайшей паутинкой радуг, выгнувшихся арками и крестовыми сводами, с мерцающими стеклянными колоннами, в которых отражался и множился весь вестибюль таким образом, что создавалось впечатление, будто помещению этому нет ни конца, ни края... и в то же время всегда можно было отыскать укромный уголок, чтобы посидеть с друзьями. Иллюзия и вещественность, красота и ощущение домашнего покоя... Бишоп подумал, что, здесь всякому придется по душе, что здесь всякий найдет все, что пожелает. Будто волшебством человек отгораживался от мира с его несовершенствами и проникался чувством довольства и собственного достоинства только от одного сознания, что он находится в таком месте. На Земле такого места не было и быть не могло, и Бишоп подозревал, что в этом здании воплощена не только человеческая архитектурная сноровка... - Впечатляет? - спросил Монти. - Я всегда наблюдаю за выражением лиц новичков, когда они входят сюда. - А потом первое впечатление стирается? Монти покачал головой. - Друг мой, впечатление не тускнеет, хотя уже и не так ошеломляет, как в первый раз. Бишоп пообедал в столовой, в которой все было старомодным и торжественным. Официанты-кимонцы были готовы услужить в любую минуту, рекомендовать блюдо или вино. К столу подходили, здоровались, расспрашивали о Земле, и каждый старался делать это непринужденно, но по выражению глаз можно было судить, что скрывалось за этой непринужденностью. - Они стараются, чтобы вы чувствовали себя как дома, - сказал Монти. - Они рады новичкам. Бишоп чувствовал себя как дома... в жизни у него не было более приятного чувства. Он не ожидал, что освоится так быстро, и был немного удивлен этим. Порадовался он и тому, что с него не потребовали денег за обед, а просто попросили подписать счет. Все казалось прекрасным, потому что такой обед унес бы большую часть двадцати кредиток, которые гнездились в его кармане. После обеда Монти куда-то исчез, а Бишоп пошел в бар, взгромоздился на высокий стул и потягивал напиток, который рекомендовал ему буфетчик-кимонец. Невесть откуда появилась девушка. Она взлетела на высокий табурет рядом с Бишопом и спросила: - Что вы пьете, дружок? - Не знаю, - ответил Бишоп и показал на буфетчика. - Попросите его приготовить вам такой же. Буфетчик взялся за бутылки и шейкер. - Вы, наверно, новенький, - сказала девушка. - Вот именно, новенький. - Здесь не так уж плохо... то есть неплохо, если не думаешь. - Я не буду думать, - пообещал Бишоп. - Я не буду думать ни о чем. - Вы привыкнете, - сказала девушка. - Немного погодя вы будете не прочь поразвлечь их. Вы подумаете: "Какого черта! Пусть смеются, если им хочется, а мне пока неплохо". Но придет день... - О чем вы говорите? - спросил Бишоп. - Вот ваш стакан. Окунайте мордашку и... - Придет день, когда мы устареем, когда мы больше не будем развлекать их. Мы больше не сможем выдумывать новые трюки. Возьмите, например, мои картины... - Послушайте, - сказал Бишоп, - я ничего не могу понять. - Навестите меня через неделю, - сказала девушка. - Меня зовут Максайн. Просто спросите, где Максайн. Через неделю мы поговорим. Пока! Она соскочила со стула и вдруг исчезла. К своему стакану она не притронулась. x x x Он пошел наверх, в свой номер, и долго стоял у окна, глядя на невыразительный пейзаж, пока не услышал голос шкафа: - Почему бы, сэр, вам не попробовать окунуться в другую жизнь? Бишоп тотчас обернулся. - Вы хотите сказать... - Пройдите в третью комнату, - сказал шкаф. - Это вас развлечет. - Окунуться в другую жизнь? - Совершенно верно. Выбирайте и переноситесь, куда хотите. Это было похоже на приключения Алисы в стране чудес. - Не беспокойтесь, - добавил шкаф. - Это безопасно. Вы можете вернуться в любое время. - Спасибо, - сказал Бишоп. Он пошел в третью комнату, сел в кресло и стал изучать кнопки. История? Можно и историю. Бишоп немного знал ее. Он интересовался историей, прослушал несколько курсов и прочел много литературы. Он нажал кнопку с надписью "История". Стена перед креслом осветилась, и на ней появилось лицо - красивое бронзовое лицо кимонца. А бывают ли среди них некрасивые? Бишоп ни разу не видел ни уродов, ни калек. - Вам какую историю, сэр? - спросил кимонец с экрана. - Какую? - Галактическую, кимонскую, земную? Почти любое место. - Земную, пожалуйста, - сказал Бишоп. - Подробности? - Англия, 14 октября 1066 года. Сенлак. [14 октября 1066 года на реке Сенлак близ Гастингса произошло сражение между войсками англосаксонского короля Гарольда и нормандского герцога Вильгельма.] Он уже не сидел в кресле в четырех голых стенах комнаты, а стоял на склоне холма в солнечный осенний день, и кругом в голубоватой дымке высились деревья с золотой и красной листвой, и кричали люди. Бишоп стоял как вкопанный на траве, покрывавшей склон. Трава уже перезрела и увяла на солнце... а дальше, внизу, на равнине, он увидел неровную линию всадников. Солнце играло на их шлемах и щитах, трепетали на ветру знамена с изображениями леопардов. Это было 14 октября в субботу. На холме стояло, укрывшись за стеной сомкнутых щитов, Гарольдово воинство, и, прежде чем солнце село, в бой были введены новые силы, решившие, каким курсом пойдет история страны. Тэйллефер, подумал Бишоп. Тэйллефер помчится впереди войска Вильгельма, распевая "Песнь о Роланде" и крутя мечом так, что будет виден только огненный круг. Нормандцы пошли в атаку, но впереди не было никакого Тэйллефера. Никто не крутил мечом, никто не распевал. Слышались только хриплые вопли людей, мчавшихся навстречу смерти. Всадники мчались прямо на Бишопа. Он повернулся и бросился бежать. Но не успел, и они наскакали на него. Он увидел, как блестят отшлифованные копыта лошадей и жестокая сталь подков, он увидел мерцающие острия копий, болтающиеся ножны, красные, зеленые и желтые пятна плащей, тусклые доспехи, разинутые рты людей и... вот они уже над ним. И промчались они сквозь него и над ним, словно его здесь и не было. А выше на склоне холма раздавались хриплые крики: "Ут! Ут!" - и слышался пронзительный лязг стали. Вокруг поднялись тучи пыли, а где-то слева кричала издыхающая лошадь. Из пыли показался человек и побежал вниз по склону. Он спотыкался, падал, поднимался, снова бежал, и Бишоп видел, как лила кровь сквозь искореженные доспехи, струилась по металлу и окропляла мертвую сухую трачу. Снова появились лошади. На некоторых уже не было всадников. Они мчались, вытянув шеи, с пеной на губах. Поводья развевались на ветру. Один из всадников обмяк и свалился с седла, но нога его запуталась в стремени, и лошадь поволокла его по земле. "Выпустите меня отсюда! - беззвучно кричал Бишоп. - Как мне отсюда выбраться! Выпустите..." Его выпустили. Он был снова в комнате с четырьмя голыми стенами и единственным креслом. Он сидел, не шевелясь, и думал: "Не было никакого Тэйллефера. Никто не ехал, не пел, не крутил мечом. Сказание о Тэйллефере - всего лишь выдумка какого-нибудь переписчика, который додумал историю по прошествии времени". Но люди умирали. Израненные, они бежали, шатаясь, вниз по склону и умирали. Она падали с лошадей. Их затаптывали насмерть. Бишоп встал, руки его дрожали. Он нетвердо зашагал в другую комнату. - Вы будете спать, сэр? - спросил шкаф. - Наверно, - сказал Бишоп. - Прекрасно, сэр. Я запру дверь и погашу свет. - Вы очень любезны. - Обычное дело, сэр, - сказал шкаф. - Не угодно ли вам чего? - Совершенно ничего, - сказал Бишоп. - Спокойной ночи. - Спокойной ночи, - сказал шкаф. x x x Утром Бишоп пошел в агентство по найму, которое оказалось в одном из углов вестибюля. Там была только высокая, белокурая, сложенная как статуэтка, девушка-кимонка, грациозности движений которой позавидовала бы любая земная красавица. Женщина, подумал Бишоп, явившаяся из какого-то классического греческого мифа, белокурая богиня во плоти. На ней не было ниспадающих свободными складками греческих одежд, но они пошли бы ей. По правде сказать, одежды на ней почти не было, и красота ее от этого только выигрывала. - Вы новичок, - сказала она. Бишоп кивнул. - Я знаю о вас, - сказала она, бросив на него всего один взгляд. - Селдон Бишоп, двадцать девять земных лет. - Да, мадам. Она внушала раболепные чувства. - Ваша специальность - деловая администрация. Он уныло кивнул. - Садитесь, пожалуйста, мистер Бишоп, и мы обо всем поговорим с вами. Он сидел и думал: "Хорошо ли для красивой девушки быть такой рослой и крепкой? Или такой компетентной?" - Вы хотели бы взяться за какую-нибудь работу, - сказала девушка. - Была у меня такая мысль. - Вы специализировались на бизнесе. Боюсь, что в этой области у нас не слишком много вакантных мест. - Для начала я не рассчитываю на многое, - сказал ей Бишоп с приличествующей, как ему казалось, скромностью и реальной оценкой обстановки. - Я готов заняться любым делом, пока не докажу, на что способен. - Вам придется начать с самых низов. И целые годы набираться опыта. Дело не только в навыках, но в мировоззрении, в философии. - Мне все... Он заколебался. Он хотел сказать, что ему все равно. Но ему не все равно. Ему совсем не все равно. - Я потратил на учебу многие годы, - сказал он. - Я знаю... - Кимонский бизнес? - Разве здесь все по-иному? - Наверно, вы в совершенстве изучили систему заключения контрактов. - Конечно. - На всем Кимоне не заключается ни одного контракта. - Но... - В контрактах нет необходимости. - Здесь все держится на честности? - На честности и кое на чем еще. - На чем же? - Вы не поймете. - Попробуйте объяснить мне. - Бесполезно, мистер Бишоп. Для вас это были бы понятия совершенно новые. Они связаны с поведением. С мотивами действий. На Земле побудительная причина деятельности - выгода... - А разве здесь это роли не играет? - Очень маленькую роль. - Каковы же другие побудительные причины? - Например, культурное самоусовершенствование. Можете вы представить себе, что стремление к самоусовершенствованию является таким же мощным стимулом, как и выгода? Бишоп ответил откровенно. - Нет, не могу, - сказал он. - А это стимул более мощный, чем выгода. Но это еще не все. Вот деньги... Денег у нас нет. Они по рукам не ходят. - Но деньги есть. Кредитки. - Это сделано только для того, чтобы было удобно людям с Земли, - сказала она. - Деньги, как свидетельство богатства, понадобились нам, чтобы привлекать на работу ваших людей и оплачивать их труд... и я бы сказала, что мы оплачиваем его очень хорошо. Для этого мы сделали все, что полагается у вас. Деньги, которые мы создали, имеют силу во всей Галактике. Они обеспечены вкладами в земные банки и являются для вас законным платежным средством. Но на самом Кимоне денег в обращении нет. - Ничего не могу понять, - выдавил из себя Бишоп. - Конечно, не можете, - сказала девушка. - Для вас это нечто совершенно новое. Ваша культура зиждется на том, что полезность и богатство каждой личности должны иметь как бы свое физическое воплощение. Здесь мы в этом не нуждаемся. Здесь у каждой личности своя простая бухгалтерия - это он способен сделать, а это он должен делать. Он сам обо всем знает. И это всегда известно его друзьям - или партнерам по бизнесу, если хотите. - Тогда это не бизнес, - сказал Бишоп. - Не бизнес, как я понимаю его. - Вы совершенно правы. - Но меня готовили для бизнеса. Я потратил... - Годы и годы на учение. Но на земные методы ведения дел, а не на кимонские. - Но здесь есть бизнесмены. Сотни. - Есть ли? - спросила она с улыбкой. Она улыбалась не с превосходством, не насмешливо... просто улыбалась. - В первую очередь, - продолжала она, - вам необходимо общение с кимонцами. Осмотритесь. Вам надо дать возможность оценить наш взгляд на вещи и узнать, как и что мы делаем. - Вот это по мне, - сказал Бишоп. - Что же мне делать? - Иногда люди с Земли нанимаются компаньонами. - Не думаю, чтобы это мне подошло. Наверно, надо будет сидеть с детишками, или читать старушкам книги, или... - Вы умеете играть на каком-нибудь инструменте или петь? Бишоп покачал головой. - Писать маслом? Рисовать? Танцевать? Ни того, ни другого, ни третьего делать он не мог. - Может быть, вы занимаетесь боксом? - спрашивала девушка. - Иногда он вызывает интерес, если не слишком жесток. - Вы говорите о призовой борьбе? - Думаю, вы можете это называть и так. - Нет, боксом я не занимаюсь. - Тогда у вас остается не слишком большой выбор, - сказала девушка, беря со стола какие-то бумаги. - Может быть, я могу работать на транспорте? - спросил он. - Транспортировка - личное дело каждого. Конечно, она права, подумал он. Телекинез дает возможность транспортировать себя или что бы то ни было... без помощи механических средств. - Связь, - сказал он слабым голосом. - Наверно, и с ней дело обстоит так же? Она кивнула. Телепатия, подумал он. - Вы знакомы с транспортом и связью? - С их земными разновидностями, - ответил Бишоп. - Думаю, здесь мои знания не пригодятся. - Нет, - согласилась она. - Хотя мы могли бы устроить вам лекционное турне. Наши помогли бы вам подготовить материал. Бишоп покачал головой: - Я не умею выступать перед публикой. Девушка встала. - Я наведу справки, - сказала она. - Заходите. Мы найдем что-нибудь подходящее для вас. Бишоп поблагодарил ее и вышел в вестибюль. x x x Он пошел гулять. Гостиница стояла на равнине, а вокруг было пусто. Ни других зданий. Ни дорог. Ничего. Здание гостиницы было громадное, богато украшенное и одинокое, словно перенесенное сюда невесть откуда. Оно застыло на фоне неба, и кругом не было никаких зданий, с которыми оно гармонировало бы и которые скрадывали бы его. У него был такой вид, будто кто-то в спешке свалил его здесь и так оставил. Бишоп направился через поле к каким-то деревьям, которые, по-видимому, росли на берегу речки, и все удивлялся, почему нет ни тропинок, ни дорог... но вдруг сообразил, почему их нет. Он подумал о годах, которые убил на зубрежку способов ведения бизнеса, и вспомнил о толстенной книге выдержек из писем, которые писались домой с Кимона и содержали намеки на успешный бизнес, на ответственные должности. И ему пришло в голову, что во всех выдержках из писем было нечто общее - на все сделки и должности только намекали, но никто и никогда не писал определенно, чем занимается. "Зачем они это делали? - спрашивал себя Бишоп. - Почему они дурачили нас?" Хотя, конечно, он еще много не знает. Он не пробыл на Кимоне и целого дня. "Я наведу справки, - сказала белокурая гречанка, - мы найдем что-нибудь подходящее для вас". Он пересек поле и там, где выстроились деревья, нашел речку. Это была равнинная речка - широкий поток прозрачной воды медленно струился меж поросших травой берегов. Он лег на живот и глядел на речку. Где-то в глубине ее блеснула рыба. Бишоп снял ботинки и стал болтать ногами в воде. Они знают о нас все, думал он. Они знают все о нашей культуре и жизни. Они знают о знаменах с изображениями леопардов и о том, как выглядел Сенлак в субботу 14 октября 1066 года, о войске Гарольда, стоявшем на вершине холма, и о войске Вильгельма, сосредоточившемся в долине. Они знают, что движет нами, и они разрешают нам приезжать сюда, потому что им это для чего-то нужно. Что сказала девушка, которая появилась невесть откуда на стуле, а потом исчезла, так и не притронувшись к своему стакану? "Вы будете служить развлечением, - сказала она. - Но вы привыкнете к этому. Если вы не будете думать обо всем слишком много, вы привыкнете". "Навестите меня через неделю, - сказала она еще. - Через неделю мы поговорим". Они знают нас, но с какой стороны? Возможно, Сенлак - это инсценировка, но во всем, что он увидел, была какая-то странная тусклая реальность, и он всеми фибрами души своей чувствовал, что зрелище это подлинное, что все так и было. Что не было никакого Тэйллефера, что, когда человек умирал, его кишки волочились по траве, что англичане кричали: "Ут! Ут!" Озябший Бишоп сидел в одиночестве и думал, как кимонцы делают это. Как они дают возможность человеку нажать кнопку и оказаться вместе с давно умершими, увидеть смерть людей, прах которых давно смешался с землей? Способа узнать, как они это делают, конечно, не было. И догадки бесполезны. Морли Рид сказал, что техническая информация революционизирует весь облик земной экономики. Он вспомнил, как Морли ходил из угла в угол и повторял: "Мы должны узнать. Мы должны узнать". И способ узнать... есть. Великолепный способ. Бишоп вытащил ноги из воды и осушил их пучками травы. Он надел ботинки и пошел к гостинице. Белокурая богиня все еще сидела за своим столом в бюро по найму. - Я согласен приглядывать за детишками, - сказал Бишоп. Она была очень, почти по-детски удивлена, но в следующее же мгновение лицо ее снова стало бесстрастным, как у богини. - Да, мистер Бишоп. - Я все обдумал, - сказал он. - Я согласен на любую работу. x x x В ту ночь Бишоп долго лежал в постели и не мог уснуть. Он думал о себе, о своем положении и пришел к заключению, что все обстоит не так уж плохо. Работа, по-видимому, найдется. Сами кимонцы этого хотят. И даже если это не та работа, которую хочется получить, начало по крайней мере будет положено. С этого опорного пункта человек может подняться выше... умный человек, конечно. А все мужчины и женщины, все земляне на Кимоне, безусловно, умны. Если бы они не были умны, они не попали бы сюда, чтобы начать новую жизнь. Все они, по-видимому, преуспевают. В тот вечер он не видел ни Монти, ни Максайн, но поговорил с другими, и все они казались довольными своей долей... или по крайней мере делали вид, что довольны. Бишоп говорил себе, что если бы все были разочарованы, то довольного вида у них не было бы, потому что земляне больше всего любят тихо плакаться друг другу в жилетку. Ничего подобного он не заметил. Никто не жаловался. Ему говорили о том, что организуются спортивные команды, и некоторые собеседники возлагали на это очень большие надежды, как на источник дохода. Он разговаривал с человеком по имени Томас, который был специалистом-садоводом и работал в крупных кимонских поместьях. Тот больше часа рассказывал о выращивании экзотических цветов. Коротышка Вильямс, сидевший рядом с Бишопом в баре, с восторгом говорил о том, что ему поручено написать книгу баллад на основе кимонской истории. Некий Джексон работал над статуей по заказу одной местной семьи. Бишоп подумал, что если человек может получить работу, которая его удовлетворяет, то жизнь на Кимоне становится приятной. Взять хотя бы номер, который он получил. Красивая обстановка - дома на такую он рассчитывать бы не мог. Послушный шкаф-робот делает коктейли и бутерброды, гладит одежду, выключает свет и запирает дверь, предупреждает любое, даже невысказанное желание. А комната - комната с четырьмя голыми стенами и единственным креслом, снабженным кнопками? Там, в этой комнате, можно получить знания, найти забаву и приключения. Он сделал дурной выбор, попросив показать для начала битву при Гастингсе. Но есть другие места, другие времена, другие, более приятные и менее кровавые, события, при которых он может присутствовать. Он присутствовал... не только смотрел. Он действительно шел вверх по склону холма. Он пытался выскочить из-под копыт мчащихся лошадей, хотя в этом не было необходимости. Ты вроде бы был и там и не там, находился в самой гуще и вместе с тем с интересом наблюдал из безопасного места. А есть немало событий, которые стоило бы увидеть. Можно пережить всю историю человечества, с времен доисторических до позавчерашнего дня... и не только историю человечества, а еще и кимонскую и галактическую... Прогуляться с Шекспиром... Плыть с Колумбом... Когда-нибудь, подумал Бишоп, я прогуляюсь с Шекспиром. Когда-нибудь я поплыву с Колумбом. Он видел подлинные события. Правда, она чувствуется. Все размышления Бишопа свелись к тому, что какими бы странными ни были условия, жить в них все-таки можно. А условия были странными потому, что это чужая сторона, культура и технология которой неизмеримо выше земных достижений. Здесь не было необходимости в искусственной связи и механических средствах транспортировки. Здесь не было необходимости в контрактах, потому что это исключено телепатией. Надо только приспособиться. Надо научиться жить по-кимонски и не лезть со своим уставом в чужой монастырь. Он добровольно приехал на чужую планету. Ему позволили остаться, и поэтому он должен приспособиться. - Вам неспокойно, сэр, - сказал из другой комнаты шкаф. - Нет. Я просто думаю. - Я могу вам дать снотворное. Очень мягкое и приятное снотворное. - Только не снотворное, - сказал Бишоп. - Тогда, быть может, - предложил шкаф, - вы позволите мне спеть вам колыбельную. - Будьте любезны, - согласился Бишоп. - Мне нужна именно колыбельная. Шкаф запел колыбельную, и вскоре Бишоп уснул. x x x Кимонская богиня в агентстве по найму сказала ему на следующее утро, что работа для него найдена. - Новая семья, - сказала она. Бишоп не знал, радоваться ли ему, что семья новая. Возможно, было бы лучше, если бы он попал в старую семью. - У них никогда не было человека с Земли, - пояснила девушка. - Вы будете получать сто кредиток в день. - Сто... - Вы будете работать только в дневное время, - продолжала она. - Я буду телепортировать вас каждое утро туда, а по вечерам они будут телепортировать вас обратно. - Сто кредиток! - запинаясь, сказал Бишоп. - Что я должен делать? - Будете компаньоном, - ответила богиня. - Но не надо беспокоиться. Мы проследим, чтобы с вами обращались хорошо... - Хорошо обращались? - Не заставляли вас слишком много работать или... - Мисс, - сказал Бишоп, - да за сотню бумажек в день я... Она не дала ему договорить. - Вы согласны на эту работу? - С радостью, - сказал Бишоп. - Позвольте мне... Вселенная раскололась и соединилась вновь. ...Бишоп стоял в нише, а перед ним было узкое, заросшее лесом ущелье с водопадом, и со своего места он ощущал, как тянет прохладой от падающей воды. Кругом росли папоротники и деревья, громадные деревья, похожие на узловатые дубы, которые обычно встречаются на иллюстрациях к историям о короле Артуре и Робин Гуде. По берегу речки и вверх по склону бежала тропинка. Ветерок доносил музыку и запах духов. По тропинке шла девушка. Это была кимонка, но не такая высокая, как другие, которых он уже видел, и у нее был не такой величественный, олимпийский вид. Затаив дыхание он следил за ее приближением, и на мгновение забыл, что она кимонка, и думал о ней только, как о хорошенькой девушке, которая идет по лесной тропинке. Она была красива, она была прелестна. Девушка увидела его и захлопала в ладоши. - Вы, наверно, он, - сказала она. Бишоп вышел из ниши. - Мы вас ждали, - продолжала она. - Мы надеялись, что вас не задержат и пошлют тотчас же. - Меня зовут Селдон Бишоп, и мне сказали... - Конечно, это вы и есть, - сказала девушка. - Вам даже не надо представляться. Это у вас на уме. Она обвела рукой вокруг головы. - Как вам понравился наш дом? - спросила она. - Дом? - Я, конечно, говорю глупости. Это всего лишь жилая комната. Спальни наши наверху, в горах. Но мы переменили здесь все только вчера. Все так много поработали. Я очень надеюсь, что вам понравится. Смотрите, здесь все, как на вашей планете. Мы хотели, чтобы вы чувствовали себя дома. - Это дом? - снова спросил он. Она взяла его за руку. - Вы какой-то расстроенный, - сказала она. - Вы еще не начали понимать. Бишоп покачал головой. - Я прибыл только вчера. - Но вам здесь нравится? - Конечно, нравится, - сказал Бишоп. - Здесь все словно из какой-нибудь старой легенды о короле Артуре. Так и ждешь, что из лесу выедет верхом Ланселот или выйдет королева Джиневра... - Вы знаете эти легенды? - Конечно, знаю. Я то и дело перечитываю Теннисона. - И вы их нам расскажете. Он в замешательстве посмотрел на нее. - Вы хотите послушать их? - Конечно, хотим. А для чего же вы здесь? "Вот оно. А для чего же я здесь?!" - Вы хотите, чтобы я начал сейчас же? - Не сейчас, - сказала она. - Вы еще должны познакомиться с другими. Меня зовут Элейн. Конечно, это не точно. Меня зовут по-другому, но Элейн ближе к тому, что вы привыкли произносить. - Я могу попробовать произнести ваше настоящее имя. Я способен к языкам. - Элейн - вполне сносное имя, - беспечно сказала девушка. - Пойдемте. Он пошел следом за ней по тропинке. И тут он увидел, что это действительно дом - деревья были колоннами, поддерживавшими искусственное небо, которое все же не казалось слишком искусственным, а проходы между деревьями оканчивались большими окнами, смотревшими на пустошь. Но трава и цветы, мох и папоротники были настоящими, и Бишоп не удивился бы, если бы и деревья оказались настоящими. - Не все ли равно, настоящие они или нет, - сказала Элейн. - Их не отличишь. Они поднялись наверх по склону и оказались в парке, где трава была подстрижена так коротко и казалась такой бархатистой, что Бишоп на мгновение подумал, что это не настоящая трава. - Настоящая, - сказала ему Элейн. - Вы узнаете все, что я ни подумаю. - Все. - Значит, я не должен думать. - О, мы хотим, чтобы вы думали, - сказала Элейн. - Это входит в ваши обязанности. - Вы меня наняли и ради этого? - Совершенно верно, - подтвердила девушка. Посреди парка стояло что-то вроде пагоды - ажурное здание, созданное, казалось, из света и тени, а не из грубой материи. Возле него Бишоп увидел шесть человек. Они смеялись и болтали. Голоса их были похожи на музыку - радостную и в то же время серьезную музыку. - Вот они! - воскликнула Элейн. - Пойдемте. Она побежала, и бег ее был похож на полет. У Бишопа перехватило дыхание при виде изящества и грациозности ее движений. Он побежал следом, но совсем не грациозно. Он чувствовал, что бежит тяжело. Это был какой-то галоп, неуклюжий бег вприпрыжку по сравнению с бегом Элейн. Он подумал, что бежит как собака. Как щенок-переросток, который пытается не отстать и бежит, переваливаясь с ноги на ногу, свесивши язык и тяжело дыша. Он попытался бежать более грациозно и ничего не думать. "Я не должен думать. Я не должен думать совсем. Они все узнают. Они будут смеяться надо мной". Они смеялись именно над ним. Он чувствовал их смех - молчаливое снисходительное веселье. Она подбежала к группе и подождала его. - Быстрей! - крикнула она, и, хотя голос у нее был добрый, Бишоп чувствовал, что она забавляется. Он спешил. Он тяжело скакал. Он почти задохнулся. Его взмокшее тело было очень неуклюжим. - Вот кого нам прислали, - сказала Элейн. - Он знает легенды, связанные с такими местами, как это. Она представила Бишопу присутствующих. - Это Пол. Там Джим. Бетти. Джейн. Джордж. А там, с краю, Мэри. - Вы понимаете, - сказал Джим, - что это не наши имена... - Лучшее, что я могла придумать, чтобы было похоже, - добавила Элейн. - И чтобы вы могли произнести их, - сказала Джейн. - Если бы вы только знали... - сказал Бишоп и вдруг замолчал. Вот чего они хотят. Они хотят, чтобы он протестовал и проявлял неудовольствие. Они хотят, чтобы ему было неловко. "Не думать. Стараться не думать. Они узнают все". - Сядем, - сказала Бетти. - Бишоп будет рассказывать нам легенды. - Быть может, - обратился к нему Джим, - вы опишете нам жизнь на Земле? Мне было бы очень интересно послушать. - Я знаю, что у вас есть игра, называющаяся шахматами, - сказал Джордж. - Мы, конечно, играть не можем. Вы знаете почему. Но мне было бы интересно поговорить с вами о технике и философии игры в шахматы. - Не все сразу, - сказала Элейн. - Сначала он будет рассказывать нам легенды. Все уселись на траву в кружок и взглянули на Бишопа. - Я не совсем понимаю, с чего я должен начать, - сказал он. - Но это же ясно, - откликнулась Бетти. - Начните с самого начала. - Хорошо, - сказал Бишоп. Он глубоко вздохнул. - Однажды, давным-давно, на острове Британия жил великий король, которого звали... - Именуемый... - сказал Джим. - Вы читали эти легенды? - Это слово у вас на уме. - Это древнее слово, архаичное. В некоторых вариантах легенд... - Когда-нибудь мне будет очень интересно обсудить с вами происхождение этого слова, - сказал Джим. - Продолжайте рассказывать, - добавила Элейн. Бишоп снова глубоко вздохнул. - Однажды, давным-давно, на острове Британия жил великий король, которого звали Артур. Женой его была королева Джиневра, а Ланселот был его самым верным рыцарем... x x x Пишущую машинку Бишоп нашел в письменном столе, стоявшем в гостиной. Он сел за стол, чтобы написать письмо. "Дорогой Морли", - начал он. А что писать? Что он благополучно прибыл и получил работу? Что за работу платят сто кредиток в день - в десять раз больше того, что человек его положения может заработать на любой земной работе? Бишоп снова склонился над машинкой. "Прежде всего хочу сообщить, что я благополучно доехал и уже устроился на работу. Работа, может быть, не слишком хорошая, но я получаю сотню в день. На Земле я столько не зарабатывал бы". Он встал и начал ходить. Следует сказать гораздо больше. Нельзя ограничиваться одним абзацем. Бишоп даже вспотел. Ну что он напишет? Он снова сел за машинку. "Для того чтобы скорее познакомиться с местными условиями и обычаями, я поступил на работу, которая даст мне возможность тесно общаться с кимонцами, Я нахожу, что это прекрасные люди, но иногда не совсем понимаю их. Я не сомневаюсь, что вскоре буду понимать их и по-настоящему полюблю". Он отодвинулся вместе со стулом назад и стал читать то, что написал. Да, это похоже на любое из тысячи писем, которые он читал. Бишоп представил себе тысячи других людей, которые садились писать свое первое письмо с Кимона и судорожно придумывали сказочки, безобидную полуправду, бальзам, способный принести облегчение уязвленной гордости. "Работа моя состоит в том, что я развлекаю и веселю одну семью. Я рассказываю им легенды и позволяю смеяться надо мной. Я делаю это, так как не могу признаться себе в том, что сказка о Кимоне - это ловушка для дураков и что я попал в нее..." Нет, так писать не годится. И так тоже: "Но, несмотря ни на что, я держусь. Пока я получаю сотню в день, пусть их смеются, сколько им угодно. Я остаюсь здесь и сорву большой куш, что бы..." Дома он был единственным из тысячи. Дома о нем говорили вполголоса, потому что он добился своего. Бизнесмены на борту корабля говорили ему: "Человек, который разберется в обстановке на Кимоне, сделает большой бизнес", - и предлагали миллиарды на случай, если потребуется финансовая поддержка. Бишоп вспомнил, как Морли ходил из угла в угол. Он сказал, что надо вставить ногу, чтобы дверь не могла закрыться. Найти способ разобраться в кимонцах. Найти способ понимать их. Узнать самую малость... тут уж не до большого. Узнать самую малость. Пусть это окажется чем угодно, но только бы увидеть что-нибудь еще, кроме бесстрастного лика Кимона, обращенного к землянам. Письмо надо как-нибудь кончить. Нельзя оставлять его так. Он снова сел за машинку. "Позже я напишу тебе более подробно. Сейчас я очень тороплюсь". Бишоп нахмурился. Но что бы он ни написал, все будет вранье. Это не хуже десятка других отговорок: "Спешу на заседание... У меня свидание с клиентом... Надо срочно просмотреть бумаги... "Все это вранье. Бишоп написал: "Часто думаю о тебе. Напиши мне, когда сможешь". Морли напишет ему. Восторженное письмо, письмо, слегка окрашенное завистью, письмо человека, который хотел бы поехать на Кимон, но не может. Нельзя говорить правду, когда всякий отдал бы правую руку, чтобы поехать на Кимон. Нельзя говорить правду, раз тебя считают героем. Иначе тебя станут считать омерзительнейшим из негодяев Галактики. А письма из дому? И гордые, и завистливые, и дышащие счастьем оттого, что тебе живется хорошо, - все это только дополнительные цепи, которые приковывают к Кимону и кимонской лжи. - Нельзя ли чего-нибудь выпить? - спросил у шкафа Бишоп. - Пожалуйста, сэр, - сказал шкаф. - Сейчас будет, сэр. - Налейте побольше и покрепче. - Да, сэр. Побольше и покрепче... x x x Бишоп встретил ее в баре. - Это опять вы, - сказала она таким тоном, будто они встречались очень часто. Он сел на табурет рядом с ней. - Неделя почти кончилась, - напомнил Бишоп. Максайн кивнула. - Мы наблюдали за вами. Вы держитесь хорошо. - Вы обещали что-то сказать мне. - Забудьте это, - сказала девушка. - Что говорить... Вы мне показались умным, но не совсем зрелым человеком. Мне стало жаль вас. - Скажите, - спросил Бишоп, - почему на Земле ничего не известно? Я, конечно, тоже писал письма. Но не признался в том, что происходит со мной. И вы не писали о своем состоянии. Никто из окружающих не писал. Но кто-то же из людей за все эти годы... - Все мы одинаковы, - сказала Максайн. - Как горошины в стручке. Мы все тут, как на подбор, упрямы, тщеславны, трусливы. Мы прошли огонь, воду и медные трубы, чтобы попасть сюда. Мы оттерли других. И они уже никогда не оправятся от этого. Неужели вы не понимаете? У них тоже есть гордость, и она попрана. Но с чем можно было бы сравнить их радость, если бы они узнали всю правду! Именно об этом и думаем все мы, когда садимся писать письма. Мы думаем, как будут надрываться от смеха тысячи наших конкурентов. Мы прячемся за чужие спины, стараемся сжаться, чтобы никто не заметил нас... Она сжала кулачок и постучала себя по груди. - Вот вам и ответ, - продолжала она. - Вот почему мы никогда не пишем правду. Вот почему мы не возвращаемся. - Но это продолжается многие годы. Почти сотню лет. За это время кто-нибудь да должен был проговориться... - И потерять все это? - спросила Максайн. - Потерять легкий заработок? Быть исключенным из братства пропащих душ? Потерять надежду? Не забывайте этого. Мы всегда надеемся, что Кимон раскроет свои секреты. - А он их раскроет? - Не знаю. Но на вашем месте я бы на это не надеялась. - Но ведь такая жизнь не для достойных... - Не говорите этого. Какие же мы достойные люди! Мы трусливы и слабы, все мы! - Но жизнь, которую... - Вы хотите сказать, что здесь нам хорошо живется? У нас нет прочного положения. А дети? Немногие из нас имеют детей. Детям не так плохо, как нам, потому что они ничего иного и не знают. Ребенок, родившийся рабом, не так страдает, как взрослый человек, некогда бывший свободным. - Мы не рабы, - сказал Бишоп. - Конечно, нет, - согласилась Максайн. - Мы можем уехать отсюда, когда захотим. Нам достаточно подойти к местному жителю и сказать: "Я хочу обратно на Землю". Вот и все. Любой из них может отослать вас обратно... точно так, как они отправляют письма, точно так, как они доставляют вас к месту работы или в вашу комнату. - Но никто еще не возвратился. - Конечно, никто, - подтвердила Максайн. - Запомните, что я вам сказала. Не думайте. Только так можно жить. Никогда не думайте. И вам будет хорошо. Вы будете жить спокойно, легко. - Верно, - сказал Бишоп, - только так можно жить. Она искоса посмотрела на него. - Вы начинаете понимать, в чем тут дело. Они заказали еще по одному коктейлю. В углу какая-то компания пела хором. Неподалеку ссорилась парочка. - Тут слишком шумно, - сказала Максайн. - Не хотите ли посмотреть мои картины? - Ваши картины? - То, чем я зарабатываю себе на жизнь. Они довольно плохи, но в этом никто не разбирается. - Я бы посмотрел. - Тогда хватайтесь за меня и держитесь. - Хватайтесь... - Мысленно. Не руками, конечно. К чему пользоваться лифтом? Бишоп удивленно посмотрел на нее. - Учитесь, - сказала Максайн. - В совершенстве вы эт